Алая сова Инсолье
Шрифт:
Инсолье
Нет, дурную голову к шатту я ей откручивать не буду. Но вот сухожилия на ногах перерезать — уже начинает казаться не такой уж и жестокой идеей. Два небольших пореза, и я точно буду уверен, что она уже никуда! От телеги! Не отойдет!
Нет, вы слышали ее, слышали? Она собирается переодеться придурошным мальчишкой и полезть к опытному вояке, которого мы подозреваем в том, что мужик пятнадцать лет режет, душит и крошит народ. Мало того, он настолько искусен в этом деле, что все это время остается вне подозрений!
Идиотка, сказок
Да даже если он и есть наш убийца, у этого волчары нюх должен быть развит как не у всякой гончей! Только у магически модифицированной! Этой блаженной заразе уже один раз глаза выжгли за инициативу и склонность к всеобщей справедливости, ей мало?!
И как теперь ее отговорить? Я ведь уже вижу, что идея втемяшилась этой идиотке в голову и она не собирается ее отпускать. А судя по тому, что она так свободно отнимала у меня магию, когда захотела воскресить абсолютно бесполезного дохлого котенка, ей и мои заклинания выпить — раз плюнуть. Может, все же сухожилия? Я с расчетливым интересом посмотрел на все еще тонкие лодыжки совы.
— О чем ты думаешь с таким яростным сопением? — спросила вдруг несносная зараза, поворачивая ко мне лицо, перечеркнутое алой полосой. Шатт, эта повязка меня бесит до дрожи. Я ее вижу даже сквозь белую вуаль в почти полной темноте, через которую мы бредем к трактиру.
— Да так. — Я погладил небольшой кинжал у себя на поясе. Вот оно, решение проблемы. Если больше ничего не поможет — клянусь, сделаю как решил.
— Тебе не нравится моя идея.
Ты смотри! Какой логичный вывод. Она и так умеет, да? Мозг есть? Почему тогда не пользуется, шатт ее побери?!
— Она мне отвратительна со всех сторон. Легче самому тебя убить и больше не беспокоиться, чем отдавать старому козлу.
— И почему ты так не делаешь?
Р-р-р-р!
— Не хочу. Пока.
— Понятно…
Что, что ей понятно?! Мне самому ни хрена не понятно, а она прямо гений! Почему она не только не отняла руку, за которую я ее держал, но и сама за меня ухватилась второй рукой?
— Можешь вслух и спокойно рассказать, почему то, что я придумала, плохо?
— Кто такие ветераны, по-твоему? Да не обычные, а дослужившиеся до высокого звания и заработавшие на войне деньги, которых хватает не только на хорошее поместье, но и на имитацию всякой… благотворительности?
Пока шел и разговаривал, дорога из низины к трактиру кончилась. И свое вдумчивое выступление я заканчивал уже в номере, дорогом и приличном по местным меркам, а на самом деле — клоповнике хуже поискать. Усадил слепую на кровать, сам развязал на ней пояс с подушками и опустился на пол, чтобы стянуть с ее ног сапоги и вязаные носки. Спрячу их, и до утра никуда не попрется. Как вообще можно ходить, имея такие узкие ступни и тонкие лодыжки? Голубоватые вены под белой кожей — словно разводы на дорогом мраморе. Ноготки розовые и аккуратные, как речные бусины. Хочется коснуться губами и…
Так. Не туда. Отвлекся. Надо сосредоточиться. О чем там я говорил?
— В итоге имеем мы бывалого параноика, который твою неуклюжую слепую маскировку
— Ты прав.
Я уже было открыл рот для продолжения, но тут же закрыл его. Да ладно! Шатт! Согласилась. То есть мозги в этой голове под повязкой все же есть. Тогда почему мне от ее согласия тошно?! Потому что согласилась и поникла, словно внутри нее свечу кто-то задул? Хотя почему «кто-то», я же и задул…
— Вот не надо мне тут сырость разводить. Ты всю дорогу такая была сволочь блаженная, посмотреть есть на что! Не смей сейчас киснуть, поняла? Я что-нибудь придумаю. Мы что-нибудь придумаем. Но утром! Когда выспимся и поедим. Не знаю, может, ты и способна скакать на своих ножках-палочках круглыми сутками, а я живой человек. Все! Отдыхать!
Зарычал мысленно и пошел собирать подушки. Святая у нас на кровати спит. А я, как пес, на полу, на одеялах. Даже думать не хочу, что она устроит, если я просто хотя бы намекну о том, что можно бы рядом лечь, кровать-то «супружеская», нам номер в соответствии с маскировкой выдали.
Лучше совью себе нормальное мягкое гнездо на полу и высплюсь. Потому что сил моих уже нет еще по этому поводу собачиться. И ладно бы она визг подняла про неприличное поведение и недостойное думание. А если опять вот это вот устроит — свечку погасит, уголки губ из вечной полуулыбки опустит вниз и превратится из знакомой сволочи в призрак усталой скорби? К шатту такое удовольствие!
— Мне кажется, на полу неудобно.
Эта фраза застала меня в полунаклоне с горой подушек в охапке и пригвоздила к месту, словно кочергой в зад. Что?!
— Тебе кажется, — не повелся я, перебирая те самые подушки, что служили «животом» святой. — На полу еще получше будет, чем на этой колченогой табуретке, которую жулик-хозяин выдает за кровать. Особенно если подушек взять побольше. Лучше скажи, какая из них та, на которую помочился твой пушистый недомерок. Тебе отдам.
— А ты понюхай и сразу поймешь. — Призрак скорби канул в ночь, слава всем мертвым богам, вернулся призрак слегка ехидной, как мне все время кажется, улыбки.
— Нет уж, сама как-нибудь, твоя блажь — тебе и нюхать.
— Я уже. — И эта зараза слепая показала мне еще одну подушку, которую, оказывается, не дала мне сгрести. — Переверну, и пусть малышка дальше на ней спит. А ты…
— А я сейчас упаду и сдохну от усталости, — вышло мрачно, зато честно. — Сама укладывай эту гадость… где она там? — пошарил за пазухой. — На! Развлекайся.
— Спасибо. — Имран пристроила в изголовье у самой стены подушку, а на подушку — кошку. Накрыла спящее (я зря, что ли, на себе эту блохастую пакость таскал? От блох, клещей и прочего внутреннего мира почистил, а заодно и усыпил до утра) чучело своей вуалью, а потом…