Альбигойский крестовый поход
Шрифт:
Власть, которую эти вассалы осуществляли в своих собственных владениях, хотя и была значительно больше, чем у графов из Тулузского дома, все же была далеко не полной. Даже Транкавели зависели от поддержки множества мелких сеньоров, таких как графы Родез и виконты Монпелье, которые поддерживали то одну, то другую сторону в отчаянной попытке сохранить свою независимость и воспользоваться преимуществами текущего момента. В действительности, вассалы Тулузского дома сталкивались с теми же проблемами, что и сам Тулузский дом, только в меньших масштабах, с проблемами военной дезорганизации, раздробленности земельных владений и ослабления социальных связей. Лангедок в XII веке демонстрировал классический симптом социальной дезинтеграции в условиях постоянной войны: появление целого ряда небольших замков, гарнизоны которых, как правило, были единственной властью в той области, где они господствовали. Несколько таких замков принадлежали графам Тулузы, еще больше — их крупным вассалам. Но большая часть была во владении беспокойных и полунезависимых местных землевладельцев. Большинство крупных сеньоров запрещали своим подданным строить замки и требовали от них клятв, в которых они обещали этого не делать. Однако эти запреты далеко не всегда были эффективными. Рожер-Транкавель не смог помешать аббату Сен-Понс-де-Томьер построить замок на своей земле, даже разграбив монастырь с помощью наемных войск. По мере того как беспорядки распространялись по его владениям, посыпались просьбы о разрешении на строительство укреплений, особенно от незащищенных монастырей.
В этой нестабильной обстановке частные войны были скорее правилом, чем исключением. Из-за отсутствия местных хроник их ход трудно проследить, но постоянные упоминания в хартиях того периода о землях, приобретенных "путем завоевания" или "в ходе войны", служат напоминанием о том, что государство Лангедок было далеко не мирным в течение двух столетий до того, как армии Альбигойского крестового похода прибыли, чтобы усугубить его беды. Дарственная на землю монастырю Сент-Илер-дю-Лаке в 1034 году относится к замку, который даритель захватил у врага, убившего его сына. Четверть века спустя жалобы Беренгера, виконта Нарбона, на архиепископа включали постоянные войны, которые вели против него наемники архиепископа, иногда возглавляемые им самим. В Мюре, ярмарку в день Святого Жермера, в 1090 году, пришлось перенести внутрь стен из-за непрекращающихся набегов графов Тулузы на своих непокорных баронов.
Самой сильной картой в руках сменявших друг друга графов Тулузы был тот факт, что у их вассалов были свои непокорные вассалы. Когда в 1141 году виконт Монпелье отказался от сюзеренитета Тулузского дома, граф Альфонс-Журден в ответ поддержал восстание горожан. В следующем году сеньоры Ле-Бо нашли в лице Альфонса-Журдена могущественного союзника против своего непосредственного сюзерена, графа Прованса. Такие методы, если бы они применялись последовательно, могли бы быть столь же успешными в Лангедоке, как и в случае с Капетингами в Иль-де-Франс. Но они не применялись последовательно. Сменявшие друг друга графы Тулузы отказывались от борьбы в Тулузене и поддавались соблазну приобретения владений в Средиземноморье и, на Ближнем Востоке. Они редко проживали в Тулузе, предпочитая более гостеприимные регионы южной долины Роны. Раймунд IV называл себя Раймундом де Сен-Жиль и умер как граф Триполи. Восток сохранил свое очарование и для его преемников. Его сын Бертран отправился в Святую землю в 1109 году, оставив своего шестилетнего брата Альфонса-Журдена перед угрозой нападения на его столицу герцога Аквитанского. Но даже этот суровый урок не удержал самого Альфонса-Журдена от принятия креста в 1146 году и смерти на Востоке. Сменивший его Раймунд V стал первым за более чем полвека графом, который посвятил всю свою взрослую жизнь проблемам родной земли.
Однако большую часть своего правления Раймунд V был занят решением самого серьезного кризиса, с которым его княжество столкнулось за два века своего существования. Кризис возник из-за союза непокорных вассалов Раймунда с растущей державой, Каталонией, расположенной за Пиренеями. Каталонией управлял Барселонский дом, чьи способные и амбициозные графы, уже отвоевавшие у мавров большую часть северо-восточной Испании, теперь начали интересоваться южной Францией. С начала XII века они активно завоевывали территории в Провансе, и эта политика привела их к острому конфликту с Тулузским домом. География располагала каталонцев к союзу с Транкавелями, которые имели свои собственные разногласия с графами Тулузы, а также могли отделить западный Лангедок от Прованса. Этот грозный союз состоялся в 1150 году. Раймунд-Транкавель отказался от оммажа графу Тулузы и принес его Раймунду-Беренгеру IV, графу Барселоны. В следующем году к ним присоединился граф Фуа, а в 1158 году — Генрих II Английский, который недавно приобрел Аквитанию в результате брака и вынашивал планы на Тулузу. В результате почти полвека продолжались спорадические, но жестокие войны, которые временами перерастали в крупные международные конфликты. Тулузское княжество выжило, но страшной ценой. Любые мысли о внутренних реформах пришлось оставить. Между 1179 и 1185 годами в восточной части Лангедока шли ожесточенные бои между наемниками трех государств, и одна из самых богатых областей Западной Европы подверглась ужасающим разрушениям. Когда Барселонский и Тулузский дома окончательно примирились заключив в 1198 году Перпиньянский договор, стало ясно, как много потеряли графы Тулузы. Территориально они уступили большую часть северных предгорий Пиренеев. Не только начавшие войну повстанцы, но и Монпелье, Нарбон, Руссильон, Беарн и Бигорр признали сюзеренитет каталонской династии, а в 1201 году за ними последовал и Комменж. Некоторые из этих территорий оставались испанскими до XVII века.
В тех землях, которые остались за графами, большая часть их власти перешла к их вассалам. Даже в Тулузене обнесенные стенами деревни на холмах и мелкие шателены перестали подчиняться графской власти. Епископ Тулузы просил предоставить ему вооруженный эскорт перед поездкой по своей епархии. Аббат с севера, проезжавший через регион в 1181 году, рассказывал о "безлюдной пустоте, оставленной наемными войсками, образе смерти и дыме пожарищ, висящем над каждым городом". То, что анархия способствовала распространению ереси, признала и сама Церковь, когда на Латеранском соборе 1179 года она объединила свои проклятия еретикам с горьким осуждением рутьеров, опустошавших Лангедок. Именно в общинах, разрушенных войной, ересь пустила прочные корни под защитой местных сеньоров, которых война сделала независимыми. "Что касается меня, вооруженного одним из мечей Божьих для отмщения Его гнева, - писал Раймунд V аббату Сито, - то я бессилен положить конец всеобщему отступлению от веры. Эта задача не под силу моим слабым силам. Величайшие вассалы моих владений сами заражены ересью, а вместе с ними и множество их подданных. Я не могу и не смею навязывать им свою волю".
Несмотря на постоянные войны и политическую дезинтеграцию, Лангедок сохранял необычайную жизнеспособность. Во всяком случае, до войны 1179 года он был богатой провинцией. Ее богатство было богатством развитого торгового общества, расположенного на торговых путях Средиземноморья. Она была связана скорее с Италией, чем с Францией. В Мюре, Каркассоне и Сен-Жиле проходили ярмарки международного значения, на которых, по слухам, торговля шла оживленнее, чем на ярмарках в Шампани. Их торговля, безусловно, была достаточно ценной, чтобы пизанцы и генуэзцы вступили в войну из-за нее в 1166 году. Сохранившиеся тарифы показывают, что в Сен-Жиле торговали шелком, пряностями и духами, а указ от 1178 года свидетельствует о существовании в городе 109 менял. Между Безье и Нарбоном добывалось серебро, что в сочетании с притоком денег от паломников, купцов и графов Барселоны способствовало созданию относительно развитой денежной экономики.
Общество, основанное на деньгах, а не на договорных услугах, неизбежно было более подвижно организовано, чем преимущественно сельскохозяйственное общество севера. Оно также, естественно, было городским обществом. Раймунд VI, по словам французского хрониста Гийома Бретонского, имел столько городов, сколько дней в году. Новые города, такие как Монпелье, вырастали вокруг аббатств и замков, а также на перекрестках дорог. Старые города разрастались до неузнаваемости. Тулуза, как сообщили ее консулы Раймунду VII в 1226
Во Франции были такие же большие и процветающие города, как на Юге. Однако Франция не была городским обществом в том же смысле, что и Лангедок, поскольку разделение между городом и деревней на севере было если не абсолютным, то уж точно четко определенным. Городские порядки почти не проникали в сельскую местность. В городах Юга, напротив, жили не только буржуа, но и городские рыцари и местные дворяне. В Тулузе рыцарские семьи владели частью стен и контролировали консульство до 1202 года. Знатные тулузские семьи, такие как Баррави и Мауран, строили собственные башни, подобно тому, как это делали их коллеги в Италии. Этот процесс происходил и в обратном направлении. Богатые буржуа становились рыцарями в Нарбоне и, вероятно, в Тулузе. Они обычно вкладывали свои состояния в земельные владения за пределами города, что было небезызвестно на севере, но, конечно, встречалось крайне редко. Возвышение тулузской семьи Капденье иллюстрирует как изменчивость южного общества, так и взаимодействие между городом и деревней, что придало цивилизации Лангедока ее особый характер. Бернард де Капденье родился в одноименной деревне, примерно в десяти милях от Тулузы, и переехал в город в 1161 году. Он умер в 1198 году, оставив несколько арендованных домов своему сыну Понсу. Понс стал консулом в 1202 году, сколотил значительное состояние на спекуляции землей и, наконец, удалился в свои поместья за городом. Таким образом, через два поколения Капденье вернулись в сельскую местность, откуда они вышли. Завещание Понса, датированное 1229 годом, включало 10.000 солей только на благотворительность, часть которого была использована для покупки участка, на котором сейчас стоит доминиканская церковь.
Богатство Юга отражалось во вкусе к роскоши и утонченности, который был присущ отнюдь не только высшей знати. На улицах каждого города, утверждал один моралист, можно было увидеть женщин, склонившихся под тяжестью палантинов, накидок и меховых уборов. Они слишком часто моются и слишком долго укладывают волосы. Другой считал, что они наносят на лицо столько краски, что ее не хватает для росписи статуй святых. Наставления по вежливости с запретами на грубые манеры за столом, хамский разговор и неприятный запах изо рта, являются отражением целого мира деликатности и утонченности, созданного обществом, в котором доминировали женщины. Если судить по предостережениям тогдашних проповедников, подобные жеманства не были неизвестны на севере. Путешественники с Юга, однако, находили дворы северных правителей слишком мрачными по сравнению с дворами своей страны. Гасконский трубадур Бертран де Борн жаловался на грубость двора Ричарда Львиное Сердце в Аржантане. Он находил женщин замкнутыми, духи резкими, а смех сдержанным. Гостя не осыпали щедрыми подарками, а охота была единственным доступным развлечением. Похоже, что Бертрану де Борну больше всего в Аржантане не хватало вычурных жестов и культа бессмысленной экстравагантности. И то, и другое было характерно для жизни аристократов Юга. Слова провансальского трубадура "Светлость — это щедрость", "дарить, чтобы было приятно " могли бы стать их девизом [1] . Возможно, Эбль II де Вентадур на самом деле не рубил, как утверждали его поклонники, телегу с ценным воском топором, чтобы произвести впечатление на своих гостей. Великолепные церемонии, проведенные Раймундом V в Бокере в 1174 году, были, конечно, менее экстравагантными, чем представляют причудливые сообщения о том, что ради показухи были зарезаны дорогие лошади, а золотые монеты посеяны в землю. Но эти истории легко прижились в обществе самоуверенных личностей, которые очень ценили богатство, делая вид, что совершенно равнодушны к нему.
1
S. Stronski, Le troubadour Elias de Barjols, 1906, no. 1, 1. 20.
Центром придворной жизни в Лангедоке был не двор графов Тулузы, а более мелкие сеньориальные дворы Каркассе и Лораге. Мирпуа, Кабаре, Ломбез и Минерв были теми местами, которые с любовью вспоминались в песнях трубадуров. Именно в Каркассе трубадур Раймунд де Мираваль отправил обедневшего друга в поисках покровительства. "В Каркассоне ты найдешь Пьера Роже, сеньора де Кабаре, и если он не сделает тебе роскошный подарок, я удвою твое содержание. Затем езжай к Оливье, сеньору де Сесак, который наверняка подарит вам прекрасную легкую мантию. Никто не держит двор лучше, чем сеньор де Минерв, и он должен подарить тебе по меньшей мере лошадь и модную одежду. Ты не покинешь двор Бертрана де Сесак с пустыми руками… а сеньор Аймерик обязательно отправит тебя в путь на оседланной лошади". На основании таких рассказов вполне можно предположить, что трубадуры были королями южного общества. Но за некоторыми известными исключениями это было очень далеко от истины. Лучшие из них были талантливыми любителями, чья слава была обеспечена не только пением, но и социальным положением. К этому классу принадлежали Вильгельм IX Аквитанский и Бертран де Борн; умение сочинять и хорошо петь были достижениями, которые стали характерны для людей их положения. Очень немногие трубадуры сколотили состояние пением, большинство из них оправдывали щедрость своих покровителей и другими способами. Раймбаут де Вакейрас, певший для Бонифация де Монферрата, был также его соратником по оружию и политическим доверенным лицом. Раймунд де Мираваль оказывал те же услуги Раймунду VI Тулузскому. Пистолета стал успешным торговцем. Фолькет Марсельский стал епископом. В тени этих трубадуров существовала пестрая компания странствующих аккомпаниаторов и артистов, которые отнюдь не вызывали всеобщего восхищения; "подлые, вероломные, развратные, пьяные, лживые посетители кабаков", как описывал их один современник. Другой причислял их к нищим, жонглерам и проституткам — к нежелательным членам общества.