Альбион
Шрифт:
Было время бодрствования и было время сна. Она не чувствовала угрызений совести, воруя в периоды бодрствования овощи с крестьянских полей, мимо которых она шла. Овощи — как правило, репа и кабачки — часто оказывались незрелыми, и она подолгу мучилась острой болью в животе. Она проходила мимо редких деревень, избегая их жителей. Почему? Она не знала.
Всё состояло из отрывочных эпизодов.
Были моменты, когда она проходила мимо пасущегося скота. Как-то, услышав шаги, от неё убежала овца. Она ощущала свой собственный запах и не могла найти его источник, к тому же это её мало беспокоило. Её больше беспокоили насекомые, кусавшие, жалившие её, правда, боль длилась мгновения,
Как-то её посетила Элисс и улыбаясь рассказала, что скоро, когда ребёнок, которого она носит в себе, подрастёт, для неё всё изменится… Правда, она не понимала слова «скоро» и через несколько мгновений забыла о встрече со странной маленькой женщиной. В памяти осталось только одно: Элисс сообщила, что перенесла записи Сайор в Лайанхоум, где они и ждали хозяйку. Память об этом жила в Сайор как смутное сознание: она должна во что бы то ни стало добраться до своих записей. Почему это было важно, она не понимала.
* * *
Сайор наклонилась над ручьём, её ноги щекотали водоросли. Она набрала в ладони ледяную, кристально-чистую воду. Когда-то, наверное, в другой жизни, она купалась с кем-то в таком вот ручье, но не помнила ничего, кроме ощущения воды, ласкающей голое тело, и гладких камешков под ногами.
Она глотнула воды и попыталась заставить свой мозг сосредоточиться на воспоминаниях. Раскалённое солнце изо всех сил старалось отвлечь её от того, что с ней произошло в прошлом (само понятие прошлое повергло её в изумление). Она сняла платье и осторожно погрузилась в холодную воду. Ручей был неглубоким — плавать в нём было невозможно, только лежать, опершись на локти, наслаждаясь тем, как вода обтекает тело. Ока наклонилась назад, и её волосы захватило течением. Расправляя их одной рукой, она потеряла равновесие и погрузилась в воду с головой. Через мгновение вынырнула, смеясь над своей неловкостью, встала на колени и принялась мыть своё покрытое коростой тело. Грязь плохо отмывалась холодной водой, и она оторвала пук водорослей, чтобы упростить себе задачу. Поломанные стебли и листья уплывали по течению.
Взяв одежду и почти плача от отвращения, она погрузила её в воду. Грязь поплыла по воде, как коричнево-зелёный дым. Вместе с отвращением она чувствовала также и облегчение. Наконец, помочившись в воду, она ощутила, как яды, скопившиеся в ней, покидают тело.
Она выбралась на берег, держа в руках тяжёлое от воды платье, и неожиданно вспомнила, что у неё есть имя и это имя — Сайор. Это показалось ей очень таинственным.
Она отбросила одежду и легла на спину, расставив руки так, чтобы горячие лучи солнца смогли обсушить их.
Да, она была Сайор.
И был когда-то человек по имени Лайан.
Теперь он мёртв: его убили эллоны.
Надар.
Надар хотел изнасиловать её, и это бы ему удалось, если бы не Лайан. Разве это не глупо, что попытка овладеть её телом теперь кажется важнее, чем всё остальное?
Часто Лайан был очень нежным, а иногда, если она хотела, очень сильным…
Перед глазами всплыла новая картина. Это был улыбающийся голубоглазый человек. Сначала ей показалось, что лицо его окружено свечением, но затем она поняла, что это были золотистые волосы. Она углубилась в воспоминания ещё дальше и увидела этого человека верхом на большом белом коне. «Анан, — подумала она. — Да, именно так звали коня. Анан». Как-то он попытался лягнуть её, и Лайан отстегал его вожжами.
Она не на шутку испугалась. Что-то было не так в том, что эти воспоминания всплывали в её мозгу. Это казалось почти ересью.
Лайан был с ней, он никогда не покидал и не покинет её.
Солнце стало обжигать её кожу, и она перевернулась на живот, ощущая под собой неприятную жёсткую траву и царапины от водорослей. Вскоре она снова легла на спину. От долгого взгляда в безоблачное голубое небо у неё заболели глаза.
Сайор знала, что Лайан всё ещё с ней и что она обладает им.
* * *
Несколько последующих периодов бодрствования у Сайор было неприятное ощущение, что кто-то раскрасил Альбион в непривычно яркие тона. Прохладный воздух казался таким же освежающим, как вода. Она шла теперь сознательно, а не подчинялась слепым инстинктам. Ей казалось, что некий голос зовёт её в Лайанхоум, и она следовала за ним, делая перерывы лишь на еду и на сон. Куда бы она ни шла, земля замирала, и она больше не замечала мерцающего горизонта и изменяющих свою форму полей. Теперь она до мельчайших подробностей могла вспомнить войну крестьян-повстанцев, возглавляемых Лайаном, против Дома Эллона и страшную казнь в Гиорране. Эти воспоминания не расстроили её, а наоборот, придали ей сил. В её походке появилось больше уверенности. Гибель Лайана и многих других крестьян, конечно, печалила её, но всё это было ничто по сравнению с головокружительным ощущением памяти об их напрасном героизме и радости за то, что эти люди прожили несколько лет полнокровной жизнью, а не влачили жалкое существование, на которое были обречены все крестьяне с начала вечности.
Она шла по полям, лесам и горным перевалам и часто замечала, что поёт про себя.
Она заметила, что её не боятся дикие животные. В один из периодов бодрствования она присвистнула на зайца, который наблюдал за ней с небольшого бугорка, шевеля своими длинными ушами. К её удивлению, он приблизился, шустро лавируя в густой траве, некоторое время преследовал Сайор, а затем подошёл совсем вплотную. Пару раз, когда он обгонял её, она нагибалась, чтобы погладить его по спине и почесать между ушами, тогда он отскакивал в сторону и показывал свои жёлтые резцы, как бы улыбаясь. Заяц был с ней почти целый период бодрствования; затем её сопровождала пустельга, которая подлетела и села ей на плечо. Заяц при этом отбежал в сторону. Сайор обернулась и увидела, что заяц смотрит на неё так, как будто она изменила ему.
Поначалу присутствие острого клюва пустельги в такой близости от её глаз немного раздражало её, но вскоре она привыкла и успокоилась. Какое-то время она разговаривала с птицей так, будто та была её слепым спутником, которому надо было описывать всё, что происходило вокруг. Потом она зачем-то рассказала ей, что шла в Лайанхоум в надежде обнаружить там свои записи. Сайор улыбалась своему чудачеству, но тем не менее продолжала говорить.
— А у тебя есть имя, подружка? — спросила она, осторожно ступая по краю глубокой канавы, шириной почти во всю дорогу. Птица издала странный шипящий звук, напугав её так, что она почти потеряла равновесие.
Обойдя канаву и немного успокоившись, Сайор продолжила свою странную одностороннюю беседу.
— Имя должно быть у каждого, — сказала она, посмеиваясь над своим испугом. — И у животных тоже, я считаю. А ты?
На этот раз, к её облегчению, ответа не последовало.
— Лайан, а до этого его отец, говорили, что имена — самый большой дар, который они могут дать нам — больше, чем освобождение от этих сволочей из Дома Эллона. Ты хочешь, чтобы я дала тебе имя?
Пустельга, казалось, скучала.