Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
сторную, светлую, обставленную уютною мягкою ме
белью. Л. Д. садилась с ногами на диван, мы располага
лись в креслах. Я очень часто, стоя перед ними, начинал
развивать какую-нибудь теорию, устраивая импровиза
ционную лекцию. В сущности, вся линия моих слов,
теорий и лекций была не в убеждении присутствующих,
а в своего рода лакмусовой бумаге, окрашивающейся то
в фиолетовый, то в ярко-пурпурный, то в темно-синий
цвет. Ткань моих мыслей
оттенками отношений: юмором, молчанием, любопыт
ством, доверием. «А знаешь, Боря, я все-таки думаю,
что это не так», или: «А все-таки Валерий Яковлевич ма
тематик», и т. д. — и нужная реакция происходила: лак
мусовая бумажка о к р а ш и в а л а с ь , — в первом случае мяг
кое «не так» становилось поперек моим мыслям, я знал
уже, что натолкнусь на глубочайшее упорство А. А.,
которого не преодолеть годами (оно и не преодолева
лось), во втором случае: «а все-таки Валерий Яковле
вич математик» — накладывалась резолюция на весьма
сложное всех нас отношение к В. Я. Брюсову, который
283
в те годы всеми нами признавался единственным вожа
ком декадентства, соединявшим в себе талант поэта,
эрудицию историка, сознательность техника, и который
был в то же время единственным поэтическим «мэтром».
Вяч. Иванов, живший тогда за границей, только времен
но блеснул своим появлением в Москве. Бальмонта в то
время мы не особенно ценили; в Гиппиус, которую А. А.
и я ценили как поэтессу, А. А. особенно подчеркивал ее
религиозно-философские интересы, для нас той эпохи
«ветшающие», а для Александры Андреевны, С. М. Со
ловьева и А. С. Петровского и по существу сомнитель
ные. Таким образом, В. Я. Брюсов был фигурой, для нас
во всех смыслах нас интересовавшей. Кроме того, Брю
сов девятьсот четвертого года и Брюсов теперешний —
два полюса. Тогда дарование его росло и контуры этого
дарования увеличивались. Достижения его «Urbi et Orbi»
согласно увеличивались: они казались больше, чреватее
б у д у щ и м , — так в утро туманное кажутся нам выше кон
туры гор, но взойдет солнце — и «огромные» далекие горы
окажутся близкими и не столь внушительными холмами.
Так и «Urbi et Orbi», этот внутренний холм, даже гора
среди низин бывшей современности (по сравнению с Над
соном, Минаевым, Мережковским, Лохвицкой, Фофано
вым и даже Бальмонтом), казался вершиной недосягае
мой в 1904 году. Брюсов представлял собой интересней
шую фигуру. В ней не было ничего академического:
четкость, сухость, формальность всех достижений не
стали еще брюсовской
маскою, под которой пытливый ум большого человека
высматривает себе стези и пути, нащупывая эти стези
на всех путях жизни. В. Я. Брюсов в то же время был
единственный из поэтов, усиленно интересовавшийся
магией, оккультизмом и гипнотизмом, не брезговавший
никакою формой их проявления, одинаково склоненный
перед Агриппой Неттесгеймским, им изображенным в ро
мане «Огненный ангел», посещавший усердно сомнитель
ные спиритические кружки, пробуя свои силы, может
быть и практически, где можно, «гипнотизируя» (в пере
носном и буквальном смысле). Он порою казался нам
тигром, залегающим в камышах своего академизма, что
бы неожиданным прыжком выпрыгнуть оттуда и пред
стать в своем, ином, как казалось, подлинном виде:
«черным магом». И подобно тому как я, только что на
писавший статью о теургии, считал, что поэзия должна
284
стать теургией, т. е. божественной и жизненной одновре
менно, так этому направлению должно было противо
стать другое пресуществление поэзии — в «черной магии».
К декадентству, как к таковому, мы все относились отри
ц а т е л ь н о , — считали, что под маскою декадентства крепли
«черные силы» задекадентовской линии магической поэ
зии, которая была нам так враждебна, которой яд вына
шивал жизненно Брюсов под личиной измеряемых и
точно взвешиваемых форм. В этом смысле Брюсов
был для нас всех магом, для одних в серьезном смысле,
для других в аллегорическом: недаром А. А. назвал его
раз мне: «великий маг моей земли». Да, Брюсов в эти го
ды считался определенно «великим» мною и С. М. Со
ловьевым. А. А., любя поэзию Брюсова, так таковую,
допуская магизм ее, однако никогда не переоценивал
Брюсова, провидя в Брюсове скончавшегося лет один
надцать до физической кончины А. А. 95, и потому-то
фраза «а все-таки В. Я. математик» в то время озна
чала одно: маска форм приросла к Брюсову настолько,
что все иное живое под ней, чем бы оно ни было, хотя
бы магическим ядом, есть лишь «аллегория формы».
Математиком же назвал А. А. Брюсова, если не оши
баюсь, под впечатлением моего рассказа о нем *. Дей
ствительно, своеобразная точность выражений Брюсова
того времени не раз обращала мое внимание. Я помню,