Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности

Нерлер Павел

Но возьмите, например, цикл мандельштамовских стихов «Армения» и его же прозу, «Путешествие в Армению». Разные литературные уровни здесь очевидны; стихи и проза и независимы друг от друга, и в то же время многократно сцеплены – «первоосновой жизни слиты». И многие главки «Разговора о Данте», этого серьезнейшего изложения Мандельштамом своей собственной поэтики на благодатном дантовском материале, имеют своих «агентов» в стихах.

Имеется в виду не взаимное повторение и не кивание слов или образов друг на друга, а их авторизованное единство, единоцентрие мысли, импульса, позиции и цели. Совместное восприятие прозы и поэзии, взаимосвязанных таким образом, являет собой нечто более сплошное и цельное, чем их восприятие поврозь.

Интересно,

что в Японии эпохи Хэйан (VIII–XII века, время утонченного духовно-эстетического расцвета) широко бытовал песенно-повествовательный жанр «ута-моногатари». Выросший из традиционных интродукций и заголовков к стихам, он представлял собой прозаическое изложение событий, кульминация которых разрешалась поэтическим перлом, как правило пятистишием «танка».

От этих совместности и единоцентрия может напрямую зависеть эффективность восприятия стихов, а иногда и элементарная верность их прочтения.

В случае стихов, написанных в русле ассоциативности, ключ к их восприятию может лежать и ниже уровня прозы [53] . Географические описания мест, выхваченных стихами, исторические хроники совпадающего с ними времени, воспоминания современников поэта вполне могут рассматриваться как зафиксированный поток сознания, подстилающий стихотворный поток. Например, воспоминания М. Цветаевой «История одного посвящения» снимают густую завесу ассоциативной непонятности с некоторых стихов того же О. Мандельштама.

53

Это наблюдение приведено и развернуто изложено в кн.: Гинзбург Л. О лирике. Л., 1974. С. 380–382.

То же можно встретить и у Пушкина, Хлебникова, Пастернака, самой Цветаевой и многих других, хотя, разумеется, в каждом из этих сплавов пропорции стихов и прозы различны. А вот Лермонтов дал поразительно яркий пример обратного – оторванности прозы и поэзии друг от друга.

О соотношении прозы и поэзии

О если бы переписать стихами,что прозой складывалось набело.А. Цыбулевский

А может быть, удел прозы: история стихотворения – пусть даже и ненаписавшегося.

А. Цыбулевский

Во всем возможность стихотворения…

А. Цыбулевский

Творчество Александра Цыбулевского показательно удивительной отчетливостью и откровенностью проявления упомянутого соотношения прозы и поэзии. Рефлекторность и пассивность его прозаического созерцания, высокая ответственность и избирательность поэтического разыгрывания природы обнажаются им с полным осознанием их соподчиненности [54] .

54

См. эпиграфы.

Мандельштам как-то заметил, что «в поэзии важно исполняющее понимание, отнюдь не пассивное, не воспроизводящее и не пересказывающее» [55] . Понимание и означает исполнение, покорное побежденному материалу – и в каждом конкретном случае чуть ли единственно возможное.

Но чему, собственно, отдается поэт? И результатом чего становится наше его понимание?

Результатом чуткого вслушивания и вглядывания внутрь и вокруг себя, итогом перманентного созерцания и

восприятия жизни. Круг снова замкнулся.

55

Мандельштам О. Разговор о Данте. М., 1967. С. 6.

В случае Цыбулевского единородность и слитность его стихов и прозы феноменальны. Его проза – не что иное, как экзальтированный дневник и как раскрытый черновик его стихов, одновременно проза – лучший комментатор темных, неясных мест в стихах (своего рода археологический раскоп, обнажающий невидимые с поверхности культурные слои стихотворения). Прочтя стихи и взявшись за прозу, ясно видишь, как в ней (прозе) копошатся будущие (нами только что прочитанные) стихотворения. Словно народившиеся только что оленятки на своих спичечных ножках, они упорно пытаются выпрямиться, но все время спотыкаются и неуклюже падают – до тех пор пока, падая и поднимаясь, не научатся стоять твердо.

Перефразируя Пастернака – «так начинают жить стихи»: зачатие стихотворения, его становление и рост обнажаются перед читателем с неслыханной доселе откровенностью.

Покажем это у Цыбулевского на «дагестанском» примере – прозе «Хлеб немного вчерашний» и стихотворении «Кубачинский орнамент» [56] . Вот эти стихи:

Длинный клюв на солнце золотится.Что такое? Не упасть ли ниц?По дороге человекоптица,В черном фраке – человекоптиц.Как же от аула отлепиться,Для чего мне покидать аул?Но мелькает человекоптица,Человекоптиц уже мелькнул.Белый плат опущен до бровей,Оглянись, несущая кувшины, –Твоего коня увел с вершиныКрасный человекомуравей.

56

От Кубачей – дагестанского аула, знаменитого своим ювелирным промыслом (чернью и др.).

Итак, начнем:

…Что такое чернь? То же серебро, но смешанное с серой. Температура плавления черни на несколько десятков градусов ниже температуры плавления серебра. И это тоже искусство – вовремя перестать дуть из так называемой фефки, ведь можно расплавить саму вещь.

Или:

…Как ни далеко ты, Дагестан, я уже кое-что умею, разбираюсь в твоих орнаментах, кое-как дую в фефку… умею. // Странно, почему-то восточный затейливый орнамент стал светом тех дней – светом, пришедшим издалека, из каких-то дореволюционных Кубачей, где старик постигал свои серебряные премудрости… И приходят люди в бурках… // Дагестан – тридевятое царство. // Дагестан, моя чернь! Дагестан моей мечты – то всплывал, то погружался, погружался и всплывал…

Или:

…Я непростительно прошел сегодня мимо двух человек: один из них – предсказатель – стоял, прислоняясь к дереву, с попугаем на пальце. Надо было заплатить мелочь какую-то уже за одно то, что попугай у него не улетает, а только переступает с одного пальца на другой, и обратно, а незаметно, чтобы у птицы были подрезаны крылья.

Или:

…Вчерашние птицы, вчерашние птицы. А что эти птицы? Не вспомнить…

Или:

…Кубачи. // Первый крик: – И можно было прожить без этого?! По дороге человекоптица /… человекоптиц. / Длинный клюв на солнце золотится. // Первое: И можно было прожить жизнь и никогда не увидеть это? // Второе: Так вот откуда 1001 ночь!