Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
Шрифт:
К двум этим фаворитам присоединился третий, которого не нужно учитывать в виду того, что он был личным врачом добросердечной великой княжны. Звали его Геpманн Лесток.
Ах, тот самый! Он вам известен: мой собрат месье Скриб в привычном для него строго историческом ключе написал о нем комическую оперу, имевшую очень большой успех. Однако, может быть, не стоило бы судить о Лестоке только по опере месье Скриба. Лучше было бы составить мнение о нем по депешам послов, которые находились при русском дворе, когда он учинил революцию 1741 года.
Был он сыном брадобрея. В ту эпоху сыновья брадобреев рождались с ланцетом в руке. Тот, кто умеет пускать кровь, тот ближе к хирургу, чем к брадобрею. Лесток стал хирургом,
Вот отрывок из депеши месье Финча [Finch], министра Англии, даст представление о мироощущении русской партии, о чувствах, что и сегодня, после минувших 120 лет, абсолютно те же:
«Знать, которой есть что терять, в своем большинстве расположена к тому, что образовалось и плывет по течению. Многие дворяне - закоснелые русские, и только принуждение и сила способны помешать вернуться им к былым нравам. В их среде нет ни одного, кто не желал бы увидеть Санкт-Петербург на дне морском, а все провинции - покоренными дьяволом, чтобы вернуть власть Москве, где, вблизи от своих имений, они смогли бы жить в большей роскоши и с меньшими расходами. Они не желают иметь ничего общего с Европой. Они ненавидят иностранцев; более всего они хотели бы использовать иностранцев в войне, а потом избавиться от них. В той же степени они испытывают отвращение к морским путешествиям и, скорее, предпочтут ссылку в Сибирь, в самые отдаленные и страшные места, чем отправку на борт корабля. Духовенство очень влиятельное, и можно судить по некоторым признакам, что оно доставит беспокойство и затруднения нынешнему правительству».
Вот политическое мнение месье Финча, министра Англии. Не хотите ли вы теперь ознакомиться с моральным выводом? Он краток и ясен:
«Я не знаю здесь никого, кто в другой стране сошел бы за мало-мальски честного человека».
И он ставит свою подпись, достойный пуританин.
Хирург Лесток пришел оперировать это общество.
Вообще-то принцессы с характером Елизаветы симпатичны народу; принцессе легко прощают женские слабости. Елизавета обзавелась друзьями среди офицеров и солдат, которых неизменно покоряла улыбчивым лицом и щедрой рукой. Лесток всеми силами содействовал росту ее популярности в военных кругах. Кроме того, он часто встречался с нашим министром, месье де Ла Штарди. Об этих встречах было доложено английскому правительству достойным месье Финчем, который играл в Санкт-Петер6урге поистине роль Диогена и, несмотря на свой дипломатический фонарь, не мог отыскать там порядочного человека. Он писал 21 июня1741 года, то есть почти накануне катастрофы - свержения регентши, ее мужа и малыша-императора, повторяем, он писал:
«Я сделал несколько сообщений графу Остерманну относительно посланников Франции и Швеции: он прикинулся несведущим. Это его обычная манера - в трудных обстоятельствах держаться в стороне; например, после гибели Петра II, когда он должен был подписать документ, ограничивающий власть престолонаследника, у него взыграла подагра правой руки. Это штурвальный, годный при доброй погоде, который в бурю ныряет в люк. Он всегда отпрыгнет в сторону, когда пошатнется
Месье Финч открылся в своих тревогах герцогу де Брунсвику. Тот, со своей стороны, знал, что посол Франции часто, по ночам и переодетый, отправляется к великой княжне. Он твердо решил, поскольку поведение великой княжны становилось все более подозрительным, заключить ее в монастырь.
«В отношении принцессы, не испытывающей влечения к монашеской жизни, горячо любимой и популярной, - замечает всегда здравомыслящий месье Финч, - это было бы опасным шагом».
Лесток, поставленный в известность о таком намерении, решил, что пора действовать. Его талантов хватало на все. Он занимался не только медициной и политикой, но еще рисовал в свободные минуты. Лесток выполнил прекрасный, больших размеров рисунок и преподнес его Елизавете.
Рисунок был двойным. С одной стороны Лесток изобразил великую княжну на троне России, со скипетром в руке и кopoной царей на голове, а также себя на ступенях трона с широкой Андреевской лентой через плечо; с другой стороны - великую княжну со стриженой головой и себя на колесе. Внизу он написал: «Сегодня - это или завтра - другое». Как видите, достоинством политиков той эпохи был лаконизм. Елизавета решилась; реализация широкоформатного рисунка была назначена на следующую ночь: с 24 на 25 ноября 1741 года.
В полночь императрица опустилась на колени перед образом богородицы и помолилась; затем надела ленту ордена св. Екатерины, учрежденного Петром I по случаю чудесного спасения его армии, окруженной турками.
Лесток и Михаил Воронцов сели позади в ее сани. Все трое поехали к казарме гвардейского Преображенского полка. Как вы помните, это – первый регулярный полк, основанный царем Петром. Там друзья, о которых она позаботилась для себя, быстро составили свою партию из трех сотен гренадеров.
– Друзья! – обратилась к ним Елизавета. – Вы знаете, чья дочь перед вами; за мной!
– Мы готовы! – ответили они.
– Мы их всех перебьем!
Это было слишком, об этом Елизавета не просила; напротив, она посоветовала им никого не убивать и направилась к Зимнему дворцу. Три сотни гренадеров двинулись за ней: ружья заряжены, штыки примкнуты.
В первом караульном помещении забил тревогу барабан, но тут же был вспорот ударом ножа. Кто нанес ловкий ножевой удар? Елизавета? Лесток? Оба сочли его своим. Мы склонны думать, что Лесток, который привык орудовать хирургическим ножом и ланцетом. Между прочим, где взять нож императрице в нужный момент? Барабан затих, кордегардия была захвачена; в Зимний вошли, не встретив никакого сопротивления. Только у двери малыша-имератора часовой наставил на заговорщиков штык.
– Несчастный!
– крикнул ему Лecтoк.
– Что ты там вытворяешь? Проси пощады у твоей императрицы.
Часовой упал на колени.
Герцог и герцогиня де Брунсвик были арестованы в постели, так же, как они распорядились арестовать герцога и герцогиню Курляндских. Что же касается маленького Ивана, то внезапно разбуженный в своей императорской колыбели и увидев себя окруженным солдатами, он заплакал. Бедная жертва, казнь которой должна была длиться 21 год! Прибежала кормилица, взяла его на руки, но его не могли успокоить ее почти материнские ласки.
Отца, мать и ребенка увезли во дворец, такой же, как у Елизаветы. Той же ночью арестовали Мюниха, Остерманна и некоторых из тех, кто содействовал свержению Бирона и возведению на трон младенца Ивана. Тремя днями позже Елизавета объявила, что герцогиня Анна, ее муж и сын их, не имеющий никакого права на престол России, будут высланы в Германию. Пока же она повелела заключить их в крепость города Риги, откуда они попали в форт Дюнамонд [Дюнамюнде], затем - в Холмогоры, потом - в Шлиссельбург, куда ребенок прибыл сиротой. Анна умерла при переезде, а герцогу де Брунсвику, почти безвредному ввиду его беспомощности, была предоставлена свобода или что-то похожее на нее.