Александр II
Шрифт:
Дороги так развезло, что ноги вязли в грязи по щиколотку. В улице, где грязь была покрыта опавшими листьями, ноги скользили.
Уже гремела по всему фронту артиллерия, но кто и куда стрелял – нельзя было определить. За туманом не было видно ни вспышек выстрелов, ни разрывов шрапнели и гранат, ни порохового дыма. Точно далёкие небесные громы, предвестники грядущей грозы, катались над землёю.
Скобелев, в свежем кителе, в лёгком генеральском пальто с алыми лацканами нараспашку, в белой свежей фуражке, на сером коне, просторным шагом выехал по растоптанной людьми грязной дороге в поле.
По
– Скобелев!.. Скобелев!.. Наш генерал проехал!
Кое-кто станет смирно за ружьями. Офицер приложит руку к козырьку фуражки… Всё это мелькнёт в тумане, как видение, и растает.
– Стрелки, что ли? – крикнул в колонну Куропаткин.
– Никак нет… Володимирский полк… Стрелки сзади осталась…
«Призраки, – подумал Порфирий, – мелькнули и исчезли, как и все мы в жизни мелькнём и исчезнем. Что ожидает нас всех сегодня, меня, Афанасия, Скобелева, Харанова? Вон как гремит артиллерия… Граната разорвалась где-то неподалёку, разрыва не видно, а как жутко и совсем близко просвистели осколки. Туман… Ничего не видно… Куда мы едем?.. Туман Инкермана!.. Брррр!»
Остановились, слезли с лошадей, подтягивали подпруги. Как исполинский серый призрак, стоял у дороги громадный карагач. Вода с него капала. Под деревом собрались пехотные солдаты. Кто-то, должно быть пришедший из разведки, рассказывал:
– Нарыто у него! Чисто кроты какие! И ходы, и переходы, и всё турами [191] оплетёнными обставлено. Наша артиллерия почём зря бьёт. Не дохватывает до его. А он там как в дому сидит, что в крепости за стенами. Ему и не страшно вовсе!
– А тебе, поди, страшно было?
– А ты сам попробуй? Страшно… Ну, однако, не очень…
– И всё, ребята, ничего, кабы только не погода. Уж очень – грязь. Грузко стало. Ни тебе окопаться, ни лечь – так и ползёт.
191
Туры – плетёные корзины, наполненные землёй, применявшиеся в строительстве укрытий от пуль и снарядов.
– Кручи большие, не взберёшься…
Говорившие сквозь туман разглядели Скобелева. Замолчали, Кто-то тихо сказал:
– Никак Скобелев?
Стали «смирно».
Скобелев сел на лошадь.
– Что, ребята, пообедали? – спросил он.
– Так точно, ваше превосходительство.
– Лопаты получили?
– Получили.
– Не так чтобы много… Не на каждого.
– Чего говоришь, что не надо! Получили, ваше превосходительство.
– Турка не боитесь?
– С вами, ваше превосходительство, самого чёрта, и того не боимся.
Скобелев тронул лошадь. Зачмокали по грязи копыта лошадей его свиты. Полетели грязевые брызги.
Мелкий, холодный и упорный дождь
Впереди падали гранаты. Сквозь серую пелену тумана и дождя было видно, как вдруг исполинскими кустами вздымались клубы от взрывов и медленно таяли в воздухе. Свистали и выли осколки.
Владимирцы рассыпались в цепи и ползли на холм, как улитки. Всё чаще и слышнее становилась трескотня ружей. Скобелев поднялся на гору и остановился на шоссе. По одну сторону шоссе наступал Владимирский полк, по другую – стрелки.
Турецких редутов не было видно – они скрывались в сумерках дождливого дня и давали о себе знать пушечными громами и непрерывной стукотнёй ружей. Точно вода кипела там в громадном котле.
Пули свистали над Скобелевым. Сзади с лёгким шуршанием проносились снаряды наших батарей и лопались где-то вдали невидимыми взрывами.
Под сотником Александром Верещагиным, скобелевским ординарцем, убило лошадь, казак-вестовой соскочил со своего коня и повёл его к Верещагину, но тут упал и сам Верещагин, раненный. Его понесли вниз, под гору. Только что люди с ним скрылись на шоссе, как прискакал казак и доложил Скобелеву, что посланного вперёд, к стрелкам, ординарца Сергея Верещагина – «зараз насмерть свалило… Сильно теснят турки стрелков. Наши начали подаваться назад…».
– Как странно: сейчас Александра ранило, и в то же время его брата убило. Судьба! От судьбы не уйдёшь. Что же, пойдёмте, господа, – сказал Скобелев и стал спускаться в овраг, а потом подниматься на зелёную гору к стрелковым цепям.
Берданки стреляли непрерывно. Сквозь стукотню выстрелов, сквозь недалёкие громы турецкой батареи, стоявшей на гребне, были слышны крики:
– Носилки!
– Санитаров!
– Дохтура! Ротного ранило!
Навстречу Скобелеву шли поодиночке люди. Они деловито, скользя по грязи, спускались с холма и шли назад.
– Вы зачем? – спросил Скобелев.
– За патронами, ваше превосходительство… патронов у нас больше нет.
И по тому, как смело и уверенно ответили они, Скобелев видел, что и точно люди шли за патронами.
Сзади, обгоняя Скобелева, прошли к цепям люди. Измазанные сплошь красноватою глинистою грязью, с кепи на затылке, они несли в рубашках и мешках коробки с патронами. Ещё издали было слышно, как один из них молодым возмущённым голосом громко говорил:
– Я ему говорю – давай патроны… А он мне крыночные сыплет. Да что ты, милый человек, говорю ему, не видишь, кому сыплешь? Не видишь – стрелки мы. Нам давай – берданочные…
– Так вот, Второв крыночные принёс, а ему поручик патронами-то в самую морду! Потеха!
– За дело! Не бери зря…
Они увидали Скобелева и замолчали.
– Ну как, стрелки? – крикнул им Харанов. – Не подкачаете?
– Держались крепко, однако подмога нужна.
Скобелев вынул из-за борта золотые часы и посмотрел на них.
– Алексей Николаевич, – сказал он, – пишите приказание. Ординарцы, приготовьтесь.
Куропаткин слез с лошади, расставил бурку шатром над собою, стал на колени в грязь и достал полевую книжку. По бурке щёлкал дождь, блестящие капли стекали с чёрного бурочного ворса. Чаще и чаще свистели турецкие пули.