Александр Кравцов. Жизнь театрального патриарха

Соколов Александр Алексеевич

«Своих предков по отцу я знаю от восемнадцатого века… Во время Елизаветы Петровны мой пращур был старшиной войска Черноморского и в этом звании жалован дворянством. Указ подписан Екатериной, потому что Елизавета к тому времени умерла. Этот документ я храню. Его сын был донским священником в Новочеркасске. Внук – мой дед – управляющим Акцизного управления войска Донского».

Михаил Иосифович Кравцов был историком, археологом, часто уезжал в экспедиции на раскопки древних могильников под Семикаракорами и брал с собой сына.

Когда же Саша бывал в Ленинграде, он ходил

в детский сад. Как-то с ним произошла интересная история, которая точно характеризует его личность, хоть ещё юную и не вполне сформированную, но имеющую одно безусловное качество – обострённое чувство собственного достоинства:

«[Однажды] воспитательница неосторожно обозвала его [Сашу Кравцова] «губошлёпом». Он перестал с ней разговаривать. Она пыталась всячески нажимать – результат был тот же. Детям стало интересно, чья возьмёт. И воспитательница применила репрессивную меру: велела сесть на табуретку в углу и оставила без прогулки.

Все ушли. Он сидел один в просторной комнате. Единственным развлечением был большой портрет Сталина во весь рост, от пола до потолка. Мальчик выдвинул табуретку в центр зала, уселся удобнее и предложил портрету послушать, что ему известно о товарище Сталине. Он вспоминал стихи и пел песни.

Особенно печальными, почти похоронными, казались ему мелодия и слова о том, что «он вёл нас на битву с врагами за счастье и радость бороться» и был «самым большим полководцем», а потом – «самым большим садоводом», а теперь, выходит, уже не стал – всё в прошлом. Мальчику было почему-то жалко дядечку с добрым прищуром и в скромной шинели без знаков различия. Алёша допевал со слезами:

– Споём же, товарищи, песнюО самом большом человеке,О самом большом и любимом – О Сталине песню споём.

В такой драматический момент и заглянула в комнату старшей группы заведующая детсадом, пожилая большевичка.

Зрелище ребёнка, слёзно обращённого к портрету вождя с песней о нём, потрясло её.

– Почему ты не на прогулке, Алёшенька?

– Меня наказали.

– За что?

– За «губошлёпа»?

– Кто такой «губошлёп»?

– Не знаю. А обозвали меня.

– И ты нагрубил в ответ?

– Нет. Я всё время молчу.

– За это и наказали?

– За это…

Что заведующая делала с обидчивой подчинённой, Алёше не дано было знать. Но с той поры при встрече воспитательница прижимала мальчика

к пышной груди, как собственного сына. Мама удивлялась его безразличию к такой нежности, а мальчик не был злопамятным, но правду отношений чувствовал».

Впервые юный Саша публично выступил на сцене ещё до поступления в школу, неожиданно для него, во Дворце пионеров:

«Мама впервые повела его во Дворец пионеров. Просто так, чтобы показать, где он может найти занятие по душе, когда станет школьником. Вокруг ходили, пробегали, сидели ребята разных возрастов. В детскую толпу вошёл сосредоточенный мужчина в очках и громко объявил:

– Срочно нужен мальчик, который знает наизусть стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова «Бородино».

Алёша почти машинально выкрикнул:

– Я знаю! Я!

Мужчина с сомнением поглядел на мать:

– Он и вправду знает?

Она кивнула.

– А где твой галстук? – обеспокоился мужчина.

Мальчик понял своё бесправие в этом доме и опустил глаза:

– Я ещё не пионер. Я просто самый длинный в классе.

– Самый высокий! – ревниво поправила мама.

– Ничего, ты всё равно будешь пионером, – веско сказал мужчина. – А пока…

Он привёл их с мамой куда-то, откуда-то принёс большой и пышный галстук из алого шёлка, к нему – металлический зажим с пятью поленьями и тремя языками огня и украсил ими маленького чтеца.

Только после этого попросил:

– Почитай мне, пожалуйста. Громко и выразительно, как полагается на сцене!

Алёша никогда не был на сцене, но про «громко и выразительно» слышал от воспитателей в детсаду. Он стал читать. Его прервали, похвалили и вывели на сцену. Это случилось так быстро, что он не успел испугаться.

Читал гладко, звонко. Произнёс последние слова: «Да будь на то не Божья воля, не отдали б Москвы!» Из темноты зала захлопали, закричали сотни голосов. Сцена показалась огромной, уходить по ней было долго. И он побежал. Это вызвало новый всплеск восторгов.

– Иди, поклонись! – подталкивали его за кулисами. – Тебе же аплодируют!

Он ответил:

– А я не умею…

Так и не пошёл кланяться. Всё равно его благодарили, дали коробку конфет «На-ка, выкуси!», но галстук и зажим забрали» («Русская рулетка на Ладоге»).

После истории с защитой прихожан православного храма Татьяна Константиновна ушла из адвокатуры навсегда и стала юрисконсультом. Работать она стала в Смольном, где находился ленинградский облисполком. Но и там ей пришлось пережить тревожные и опасные события: