Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры
Шрифт:
Смерть Александра и все, что произошло потом, потрясли Неарха до глубины души и заставили по-новому задуматься над жизнью, ее смыслом и ценностями. Пережив шок, он стал искать выход. Своим умом он дошел до тех мыслей, которые отвергла Таис. Он принял философию «проживи незаметно», то есть тихо, спокойно, в своем тесном мирке с его маленькими радостями. Мир хаотичен, бессмыслен, жесток и несправедлив. Все в нем невечно и преходяще, все, кроме смерти. И любовь, даже самая большая, — не спасает от смерти. Вечная любовь не делает жизнь вечной. Неарх убедился в этом на примере Александра и Таис ему было тяжело умирать, оставляя ее, ей тяжело жить без него. Такая вот жестокая расплата за святую любовь. Что же из этого следует? Живи спокойно, пока живется,
И все же…
— Мне приснился сегодня Александр, — нарушил Неарх долгое молчание. — Ничего не сказал, только смотрел своим непередаваемым взглядом. — Неарх закусил губу, пытаясь побороть прилив горечи и… нежности, сдавившей горло. — И так грустно улыбался, грустно и… ласково. Мне стало стыдно перед ним, но и радостно, что я его вижу… — Подбородок его задрожал, и он отвернулся, глянул на залитый солнцем сад с фонтаном, и глаза его заслезились. От солнца.
— Я вам не рассказывал, — заговорил после долгой паузы Птолемей, — помните, когда был пожар в комнате Таис?
Еще бы не помнить. Где-то год назад. Все обошлось паникой среди домочадцев, сгоревшими занавесками и попорченной мебелью в спальне Таис. Птолемей залил огонь, подбиравшийся к ее постели, и вынес Таис, до такой степени напичканную снотворным, что она не проснулась ни от огня, ни от криков вокруг.
— Я тогда сказал, что почувствовал запах дыма. Ничего я не почувствовал. Я сидел за столом, читал, ничего не видел и не слышал. И вдруг чувствую: пристальный взгляд, кто-то сидит передо мной и смотрит. Подымаю глаза — весь похолодел, чуть не умер на месте — сидит Александр!
— Ах! — воскликнула Геро.
Птолемей выдохнул шумно, потер лоб:
— Вот так, как ты, — обратился он к Геро. Птолемей покачал головой, представив тот жуткий момент и, собравшись с духом, продолжил: — И говорит так строго: «У Таис в комнате пожар. Следи за ней как следует, я ведь тебе ее доверил». И исчез, как облако растворилось. Клянусь Зевсом, я пока к жизни вернулся, выбежал в сад, смотрю, действительно пламя мерцает из ее комнаты…
— И каков он был? — спросила пораженная Геро.
— Как тебе сказать… — Птолемей поднял глаза и задумался на миг. — Знаешь, когда бревно прогорит, от него идет такое свечение. Так и от него как бы марево, свет исходил, а так — величественный. В белых одеждах. Я даже не столько пожаром был напуган, как этим полуночным визитом.
— Могу себе представить, — прошептала Геро.
«Значит, есть любовь, которая сильнее смерти», — поразился Неарх. Он снова вспомнил взгляд Александра во сне и то чувство вины, которое он пробудил в нем. Александр не осудил, а стало стыдно. «Почему, от того, что я жив, а он — нет, или от того, что жизнь так изменилась, а я ни во что не вмешиваюсь? Или от сожаления, от тоски по прежнему, по прекрасному невозвратному?.. Понимает ли Птолемей, все остальные, что мы всем обязаны ему? Не будь Александра с его дерзкими мечтами, уверенностью, что он победит Перса, перед которым трепетали и заискивали поколения греков, сидели бы все мы в Македонии по своим поместьям, а в перерывах между пьянками ходили бы в походики-грабежи на соседей. И в этих „геройствах“ состарились. Жили бы, как скоты, и не замечали бы этого. Вряд ли Птолемею снилось, что он станет хозяином Египта. А вот Александру снилось, и он претворил свои сны в жизнь. И нам всем перепало… Великие желания определяют великую судьбу. Настоящему мужчине нужно все — весь мир, и он добивается того, чего действительно хочет: самой громкой и заслуженной славы, самых доблестных подвигов, самой действенной власти, самой красивой женщины.
Но как же хорошо было его увидеть! Больно, но сладко… С каким человеком мне посчастливилось жить! Божественный Александр».
Глава 22
«Все пройдет — останемся мы…».
Египет. 319–318 гг. до н. э.
— Положение безвыходное. Я не знаю, как ей помочь. — Геро качала своей красивой белокурой
— Чтобы вернуться к жизни, ожить, надо видеть для себя перспективу продолжения, а она ее не видит. Она потеряла человека, который был для нее всем, — произнес Неарх.
— О, да… — обреченно вздохнула Геро. — Он был для нее всем!
Таис неохотно, после долгих уговоров согласилась пойти к Нилу посмотреть на купальню, построенную Птолемеем для детей: с беседкой, площадкой для игр, плотом-островом посреди воды. Дети были в восторге, взрослые хвалили выдумку Птолемея. Таис, взглянув на зубчатую линию пальм на противоположном берегу, на заросли тростника, розовое поле лотосов, на перламутровую воду, отвернулась и приказала нести себя домой. Воспоминания об этих — других берегах разрывали сердце. Она не могла смотреть на этот Нил, когда в ее душе жил другой Нил — жив-живехонек! Она не просто помнила, где, как и что они делали на этих берегах, она видела это, чувствовала каждое прикосновение — Александра ли, нильской воды или вечернего ветра. Это было невыносимо. Как жаль, что история о том, что лотос убивает память, всего лишь сказка. Но, с другой стороны, что останется у нее, если убить воспоминания о нем и их счастье? — Ничего.
Нет выхода.
«Я не знаю, как мне жить. Александр, что мне делать, помоги мне. Дай мне знак, и я сделаю все, что ты пожелаешь. Мне так плохо без тебя. Не оставляй меня».
Ее носилки опустились, и слуга постучал в ворота ее дома. Таис вышла и подумала, что впервые видит свое жилище со стороны улицы. Во дворе кипела жизнь — везде она кипит! В покоях Птолемея шла уборка, были распахнуты все двери и окна, мылись полы и повсюду стоял запах лотосов — как же иначе, мы ведь в Египте. (Видимо, заставляя поливать двор лотосовой водой, Птолемей втайне надеялся на их легендарное действие.) Во внутреннем, незнакомом ей садике за Птолемеевыми покоями Таис заметила несколько статуй и алтарей — Зевса, Афины. Третий же заставил ее вздрогнуть. Она пошла туда! Так и есть — его кудри, его наклон головы. Александр с копьем, работа Лисиппа; копия, конечно. Украшен свежими цветами, уставлен курильницами.
— Что это? — как в тумане спросила Таис садовника, поливавшего лимонные деревья в кадках.
— Божественный Александр, госпожа, дарит счастье и удачу. Стоит в каждом доме.
— И у тебя? — Таис обратила к нему свои прекрасные глаза.
— И у меня, госпожа. Конечно, не такой большой. С тех пор, как стоит, хорошая жизнь стала у меня. Добрый бог, много помогает.
Как странно, когда он был жив и потребовал для себя божественных почестей, у многих это вызвало ухмылку, а сейчас, когда он умер, вдруг никто не сомневается в его божественности.
— И у господина Неарха?
— Да, а как же. Только в другом шлеме, со щеткой.
Таис кивнула. Александр-Зевс, тоже Лисиппа. Она рядом стояла, развлекала Александра, к большому неудовольствию ваятеля, который требовал от царя взгляда грозного, а не веселого.
— Мой деверь — скульптор, богатым человеком стал. Хорошо у него божественный Александр получается, похожий, говорят ветераны.
Но Таис уже не слушала. Она смотрела на каменное лицо Александра, и оно оживало под ее взглядом: глаза наполнялись озорством, рот с припухлыми уголками расплывался в улыбке. Ведь действительно, она знала его в основном веселым. Грозным, злым — вообще никогда не видела. Иногда очень расстроенным, иногда очень усталым — хотя он всегда старался это скрыть.