Александр Македонский. Наследник власти
Шрифт:
В многоколонный зал, где Апама серебряными нитями вышивала для Селевка гиматий, подарок к новому походу, доносилось из сада благоухание персидских роз. Вышивание доставляло Апаме наслаждение: ведь любовь к мужу пронизывала все ее существо. Однако тревожные мысли о том, что Селевк скоро отправится на новые битвы, а она не сможет теперь сопровождать его, омрачали радостное настроение. «Александр снова затевает войну. Он не способен быть мирным правителем, – думала Апама. – Люди прославляют воинов восторженней и
Апама закончила вышивку пальмовой ветви, придирчиво осмотрела ее и осталась довольна своей работой. Она была искусной вышивальщицей. Этому ее научила мать. Во время походов с мужем Пармес сама ткала, шила и вышивала одежду для Спитамена, сыновей и дочери. Апама с самого раннего детства помогала матери. «Какой же ты будешь хозяйкой и как сможешь спросить работу со своих рабынь, если сама ничему не научишься?» – вспом нила она слова Пармес. Апама представила мужа на коне в развевающемся гиматии, улыбнулась и продолжила вышивание. Если бы Селевк только знал, с каким нетерпением она ждет его.
За спиной Апамы перешептывались рабыни, перематывающие для своей повелительницы серебряные нити. В соседнем зале десятки наложниц и рабынь пряли, ткали и вышивали покрывала, накидки, платки для хозяев и их многочисленных слуг. Неспешные тихие разговоры, посвященные пустячным событиям, создавали своеобразную музыку покоя и благополучия. Звенящий шелест веретен и постукивание набивок ткацких станов успокаивали.
Когда в зал вошла Пармес, Апама очнулась от своих дум, прервала вышивание и ласково спросила:
– Хорошо тебе спалось на новом месте, мама?
– Не знаю, – пожала плечами Пармес. – Мне казалось, что я сплю. Но я чувствовала такую усталость, что не могла отличить сна от бодрствования.
Апама озабоченно посмотрела на мать, сама усадила ее в стоящее поблизости кресло, подложила мягкие подушки и, чтобы подбодрить, произнесла:
– Мама, один греческий мудрец сказал: против душевных страданий есть только два лекарства: надежда и терпение.
Пармес горько усмехнулась:
– Кому принадлежат эти слова?
– Пифагору.
– Все родное становится тебе далеким и чужим, а все чужое – близким и родным. Македонянин решил сделать из тебя настоящую эллинку.
Дочь выдержала осуждающий взгляд матери.
– Да, культура Эллады становится мне родной, понятной и близкой, как и культура Персии моему мужу. Селевк уважает обычаи и религию персов, он считает их мудрыми, вежливыми и талантливыми людьми.
– А эту накидку ты вышиваешь ему для нового похода?
– Да. Я хочу, чтобы гиматий, вышитый моими руками, охранял его от бед и несчастий.
На глазах Пармес выступили слезы – память взмахнула черным вороньим крылом. Очень тихо, словно обращаясь
– Лучше лишиться всего, даже детей, чем без отмщения сойти в могилу. Пролитая кровь отца взывает к мести.
В ее голосе было столько страдания, что лицо Апамы побледнело от нахлынувшей жалости. Она посмотрела на окаменевшее от скорби лицо матери, на ее руки, стиснувшие подлокотники кресла. Боги свидетели, она в этот миг жалела, что до сих пор не смогла отомстить за смерть отца, и мысленно проклинала свое бездействие.
Апама попыталась успокоить мать:
– Мир устроен жестоко и несправедливо. И ничего тут не поделаешь. Я понимаю тебя, скорблю об отце вместе с тобой и обещаю, что больше не буду бездействовать. Но мне нужно время…
Девушка отложила вышивку, поднялась с кресла, подошла к матери и крепко обняла ее:
– Не желаешь ли отведать вавилонских лакомств, мама?
Не дожидаясь ответа, она кивнула служанкам.
Вскоре появились юные рабыни с блюдами, полными пирожков, печений, медовых лепешек. Одна из рабынь, чернокожая девочка, с восхитительной грацией несла на голове корзину с фруктами.
Апама надкусила печенье и вдруг услышала звонкий голос вбежавшей Амитиды:
– Царю Александру грозит опасность!
Зная, что Селевк находится рядом с царем, Апама испугалась.
– Какая опасность? Что случилось? Говори!
Но Амитида замолчала, напуганная грозным видом Пармес.
– На царя покушались? – закричала Апама.
– Да.
– Он ранен?
– Нет.
– Говори же наконец, что произошло!
– Неизвестный, подосланный заговорщиками, сел на трон царя и надел его одежду и тиару, когда великий царь прервал смотр войск и пошел купаться.
Апама начала терять терпение:
– Этот неизвестный ранил кого-нибудь?
Мысль о том, что с Селевком может что-нибудь случиться, заставила ее содрогнуться.
– Нет-нет. Все живы и здоровы, – поспешила успокоить свою госпожу Амитида. – Неизвестный только сел на трон и облачился в царские одежды.
– Его арестовали?
– Да. И приказали допросить и затем убить.
– Где ты узнала об этом?
– На базаре. Там все только об этом и говорят.
– Что еще говорят в городе? – неожиданно вмешалась Пармес.
– Жрецы считают, что это страшное знамение. Царя подстерегает опасность.
Больше от Амитиды ничего узнать не удалось.
Когда Апама осталась наедине с матерью, она заметила, что та повеселела. В глазах впервые за долгие годы появился радостный блеск.
– Значит, халдеи не советовали царю Александру въезжать в Вавилон? – задумчиво обратилась к дочери Пармес.
– Да.
– А теперь в Вавилоне неизвестный сел на царский трон. – Мысли Пармес блуждали в только ей ведомых далях.