Александр Македонский

Шахермайр Фриц

Огромный шатер для аудиенций, так же как множество ковров, занавесей и т. п., по-видимому, был унаследован от персов. Их дворцовая стража отличалась необыкновенным великолепием. Александр и здесь захотел превзойти персов. Поэтому перед царским шатром были выстроены тысяча македонян, пятьсот воинов «пурпурной гвардии» из Суз и целая армия отборных персидских молодых воинов. Но самое сильное впечатление производили боевые слоны, окружавшие шатер. Не для этого ли привел их Александр из Индии? Поистине по эту сторону Инда мир еще не видел ничего подобного. В самом шатре вдоль стен стояли пятьсот персидских придворных стражей, тысяча лучников в пестрых одеждах и ближе всех к царю пятьсот македонских гипаспистов со сверкающими серебряными щитами. Сам Александр восседал на золотом троне, окруженный телохранителями. Здесь он устраивал приемы и здесь же торжественно вершил суд. Это было впечатляющее зрелище, затмевавшее даже двор Ахеменидов. Последнее было немаловажно для Александра: ведь он хотел быть не просто властелином мира, а таким властелином, который превосходил бы всех своих предшественников [341] .

341

Aelian. V.

Н., IX, 3; Polyaen. IV, 3, 24.

Ярко выраженная склонность Александра к празднествам не исчерпывалась устройством официальных государственных праздников. Его вкусу больше соответствовали торжества совсем иного рода: представления, дань музам, спортивные состязания и веселые пиры. Эти празднества играли большую роль в придворной жизни и определяли ее характер. Восток не знал ни спорта, ни театра; ему чужды были торжества, принятые у македонян. Таким образом, придворная жизнь в основном никак не была связана с восточной традицией. Александр относился к театру с необыкновенным энтузиазмом, трагедии и комедии вызывали у него бурю чувств, он и сам участвовал в написании одной пьесы, представленной на сцене в Экбатанах [342] . За спортивными состязаниями своих воинов он всегда наблюдал с интересом. А пристрастие к ночным пирам превратилось для него в это более спокойное время в опасный порок.

342

Athen. XIII, 586D, 595Е; Ephippos, frg. 5; Plut. Al., LXXII, 1; Diod. XVII, 110, 7.

Повседневная жизнь царя была так же далека от восточных традиций, как и его увлечение театром, спортивными состязаниями и пирами. Правда, царь все больше уединялся, избегал общества (а для этого очень пригодились восточные телохранители!), делая это не ради поддержания церемониала, а скорее для того, чтобы скрыть от любопытных взоров свое поведение, определявшееся мимолетными настроениями. И никто, кроме его приближенных — гетайров, «пажей» и телохранителей-гипаспистов, не должен был знать, что царь может проспать весь день после ночного пира, что он предается игре в кости или, повинуясь минутному порыву, играет с «пажами» в мяч, что он с увлечением читает трагедии, дифирамбы Филоксена или же книгу какого-нибудь историка, а иной раз в свое удовольствие упражняется в стрельбе из лука [343] .

343

Об игре в кости см.: Plut. Al., LXXVI, 2; о стрельбе из лука см.: Pint. AL, LXXIII, 4: об игре в мяч; Plut. AL, LXXIII, 7; о спортивных состязаниях: Arr. VII, 14, 1; о литературных интересах: Plut. AL, VIII, 3.

И в делах Александр легко поддавался мимолетным настроениям. Он неохотно подчинялся тому, что зовется долгом или обязанностью, им руководили увлечение и страсть. Так он относился ко всему, что было связано с империей, что шло ей на пользу. Несомненно, внутренняя работа происходила в Александре и во время его отдыха или развлечений. Менее всего терял он время, когда произносил речи на ночных пирах, ибо в этих речах он формировал свои творческие замыслы.

Разработкой и претворенном в жизнь своих гениальных идей царь, по-видимому, больше мучил других, чем себя. Во время обсуждений и на аудиенциях говорили лишь о самом необходимом. Об остальном должны были заботиться его помощники, которые постоянно жаловались на то, что царь все время торопил их и ставил перед ними все более трудные задачи. Лишь при обсуждении личных вопросов царь доводил все сам до конца. Решая государственные дела, царь сидел на троне в окружении приближенных и слуг, среди которых были и евнухи; все это придавало происходящему несколько восточный характер. Иранские супруги царя — число их увеличилось теперь до трех — как бы укрепляли связь царя с Востоком. Однако домашний уклад цариц не играл никакой роли в придворной жизни. Супруги царя не участвовали в представительстве. Александр, как и прежде, не потерпел бы «царицы», представляющей государство. Никакого женского засилья в придворном лагере не существовало, женская любовь вообще не особенно ценилась. Волнения, соперничество, всякого рода накал страстей среди придворных вызывали лишь мальчики, предназначенные для любовных утех. К ним, в особенности к одному из них — восточному юноше Багою, Александр, по-видимому, тоже проявлял некоторый интерес.

На духовную жизнь Александра и его придворных Восток также не оказал существенного влияния. Александр был преисполнен интереса к культуре греческого мира, в круг его чтения входили греческие поэты и историки. Он интересовался и эллинскими философами, но преимущественно теми, кто одобрял его идеи и стремление к господству; так, из шкоды киников он больше всего ценил Онесикрита, а из школы Демокрита — Анаксарха и Пиррона. В молодости Александр узнал от Аристотеля, каким должно быть идеальное государство, теперь он охотно воспринимал учения Ксенократа и Феопомпа. Но наиболее тесные связи у Александра были с художниками и скульпторами, например с Лисиппом и Апеллесом. Царь принимал весьма деятельное участие в разработке архитектурных проектов. Не существует никаких свидетельств о его увлечении вавилонскими хрониками или восточной лирикой, но индийская философия в том виде, как ее излагал Калан, вызвала у него некоторый интерес. К иранской религии, к учениям Заратуштры и магов царь тоже относился со всей серьезностью, однако это было вызвано государственной необходимостью.

Образ жизни большинства приближенных, как и круг интересов

культурной жизни царя, не определялся восточным влиянием. Правда, многие его придворные вели себя весьма спесиво и высокомерно, а в роскоши превосходили даже самого царя. Но когда придворный льстец Гагнон приказал украсить свою обувь золотыми гвоздями, а военачальник Клит велел обить пол дорогими пурпурными тканями, это отмечалось как нечто странное. В остальном все аристократические наклонности и пристрастия военачальников оставались и теперь старомакедонскими. Например, Кратер и Пердиюса повелели, чтобы песок для спортивных арен везли в обозе на специальных повозках, а по приказу Леонната также везли и огромное количество материала для огораживания охотничьих угодий. В интересах политики ассимиляции царь всячески поддерживал в своих приближенных проявление интереса к Востоку и его обычаям и дарил им роскошные восточные одеяния [344] . Но к придворным это относилось меньше, чем к сатрапам, для которых Певкест и его увлечение Востоком по-прежнему оставались примером для подражания.

344

Atken. XII, 539 F; Diod. XVII, 77, 5; Justin. XII, 38.

Итак, придворная жизнь, по сути дела, определялась отнюдь не стилем Востока, а стилем самого Александра. И если при дворе отказались от простых старомакедонских нравов, то это произошло не из-за восточных влияний, а по воле Александра.

В последние годы жизни в характере Александра обнаружились серьезные изменения. В восточного султана он, правда, не превратился, но его отношение к подданным становилось все более строгим, отчужденным и беспощадным. Из источников [345] нам достоверно известно, как изменились и он сам, и его отношение к македонским воинам. Все более жестокими становились наказания: после возвращения царя из Индии скатилось немало голов — казнено было 600 воинов. Даже если это число преувеличено, поведение Александра в Описе показывает, как мало значила для разгневанного царя жизнь воина.

345

Arr. VII, 4, 3; VIII, 3.

РОЛЬ ВАВИЛОНА

К неверным представлениям о все возрастающем вли янии Востока на империю Александра можно отнести б высказанное многими исследователями мнение, что Александр провозгласил своей столицей Вавилон. Историки вполне допускали, что главным городом империи Александра стала одна из достославнейших мировых столиц. Но в этом отражается полное непонимание как внутренней сущности империи, так и самого царя. В источниках этот вопрос затрагивается всего один раз. Страбон сообщает, что вавилонскому дворцу было отдано предпочтение по сравнению с другими персидскими резиденциями царя и, по-видимому, из-за местонахождения в нем сокровищницы империи этот дворец хотели расширить [346] . Означает ли это возведение Вавилона в ранг столицы империи? Вопросы такого рода, очевидно, нуждаются в тщательной проверке.

346

Strabo XV, 731. Тот факт, что Страбон в этом месте восходит к Аристобулу, нельзя считать бесспорным.

Несомненно, Гарпал сосредоточил в Вавилоне значительную часть завоеванных персидских сокровищ, которые сначала по приказу Александра держал в Экбатанах. В качестве управляющего финансами Гарпал переселился в Вавилон. После него там же жил и его преемник Антимен, который одновременно управлял финансами Месопотамии и Западного Ирана. Гарпал, а затем и Антимен занимали столь же высокое положение, как и три других управляющих финансами западных налоговых областей. Но, кроме того, им обоим был поручен контроль над коммуникациями и интендантской службой во вверенных областях. Нам неизвестно, осуществляли ли они нечто вроде главного контроля над коммуникациями по всей империи, хотя учреждение подобного контроля (особенно в тот период, когда армия находилась у восточных границ империи) представляется вполне разумным. Невозможно доказать и то, что Гарпал и Антимен были «министрами финансов» империи с местом постоянного пребывания в Вавилоне. Легко можно себе представить, что Александр создал такую должность. Собирать деньги, а тем более вести им счет было противно его натуре. Зато тратить их он очень любил и делал это столь безудержно и щедро, что Антимену приходилось прибегать к всевозможным финансовым ухищрениям, чтобы удовлетворить потребности царя. Несомненно, Вавилон был бы самым подходящим местом для такого финансового центра во время нахождения Александра на Востоке. Однако все эти соображения теряют смысл, поскольку им нет. подтверждения в источниках. Таким образом, полномочия Гарпала и Антимена никак не доказывают, что столицей империи был Вавилон.

Само собой разумеется, что из-за своего центрального положения Вавилон имел несравнимо большее значение, чем Экбатаны и Сузы, особенно после того, как при Александре судоходное движение по Евфрату было продлено до Вавилона. Поэтому царь приказал построить здесь огромную гавань. Несомненно, Вавилону предназначалось стать перевалочным пунктом между Востоком и Западом, началом заокеанских торговых путей и морского пути в Индию.

К этому нужно добавить следующее: Вавилон был для Александра первым огромным городом мирового значения, городом, который он взял себе за образец при основании Александрии. Это все еще была величественная столица Навуходоносора, правда, обедневшая и несколько потускневшая под властью персов. Сверкающие великолепием улицы, огромные ворота богини Иштар, гигантские укрепления, прекрасные дворцы и храмы произведи на Александра столь сильное впечатление, что он решил возвысить его над всеми городами Востока.