Александр Невский. Сборник

Равита Францишек

А какая судьба постигла Ивана Васильевича, — это князя мало интересовало.

К тому же голова его была занята иным.

Он теперь раздумывал, дожидаться ли войск Ольгерда и Мамая или самому начать войну с Москвой до их прихода:

Благоразумие требовало дождаться их.

Но Михаилу Александровичу вспоминался совет Свидрибойла: самому начать военные действия, чтобы вызвать к себе на помощь Литву.

Да и не терпелось помериться с врагом силой. Ждал до лета, потом кинулся в войну очертя голову. Война началась с того, что тверской

князь послал своих наместников в Торжок и сильный отряд к Угличу.

Со своей стороны Димитрий Иоаннович, предвидя серьёзную войну, быстро собрал значительные силы.

Под его знамёнами собрались все князья удельные, служащие Москве: составилось многочисленное ополчение.

Великий князь быстро перешёл в наступление.

Он взял Микулин; его воеводы заполонили войсками всю область Михаила; все города были взяты, многие жители уведены в плен.

5 августа Димитрий Иоаннович осадил Тверь, в которой запёрся тверской князь.

Тверитяне показали себя мужественными воинами и верными подданными своего князя. Они бились на стенах как львы, отражая приступы московских ратников, несли все тяготы осады, но не сдавались.

Три недели продолжалась осада. Михаил Александрович надеялся на помощь литовцев и узнал от гонца, сумевшего пробраться через московский стан, что они идут.

Он воспрянул духом, но не надолго — вскоре он узнал, что литовцы отступили.

Мудр, хитёр и осторожен испытанный вождь литовский, старый Ольгерд.

Он сдержал своё княжеское слово, двинул войска на помощь своему шурину, но идёт медленно, опасливо, озираясь как волк.

Он заботился прежде всего о пользе Литвы.

А будет ли здесь польза?

У него есть верные люди, которые всё разведают, обо всём донесут.

И вот от них он узнал, что Михаил едва держится в Твери с остатком войска, что все города его взяты неприятелем, область опустошена...

Приходилось иметь дело с сильным противником.

Литовцев ждёт немалое свежее, готовое к бою войско, а они утомлены походом.

Если Литва победит, что принесёт ей победа? А если победят русские, тогда все литовцы сложат свои головы под их мечами и померкнет слава Литовского княжества.

Замечает Ольгерд, что и воины его идут неохотно.

Видно, между ними уже прошёл слух, что впереди их ждёт не добыча, не грабёж, а лютая битва, может быть бойня, — бойня в чужой стране, за много вёрст от родимых лесов.

Понурились литовцы...

Всё чаще и чаще берёт раздумье Ольгерда: идти ли вперёд, не вернуться ли назад?

В один из таких моментов подъехал к нему Свидрибойло.

— Не погневайся, великий князь, — заговорил он, укорачивая поводья коня, — выслушай своего верного слугу.

— Говори. Ты знаешь, я тебя всегда рад слушать, — ответил Ольгерд.

— Князь! Не лей напрасно литовскую кровь: прикажи вернуться в Литву.

— А помощь Михаилу?

— Пусть делает как знает.

Разве ты виноват, что он начал войну, не дождавшись тебя. Вдвоём легко можно было бы справиться с Москвой, а теперь придётся биться нам одним: ведь у Михаила скоро не останется ни одного ратника. Его дела теперь не поправишь. Ты знаешь, я его друг, — при этих словах Свидрибойло не смог удержать злой улыбки, — и хочу ему только добра, но... теперь я вижу, что ему нельзя помочь... Посмотри ты также на нас, мы не прошли и половины пути, а уже истомлены. А впереди ждёт сильное войско московское. Подумай, князь, и послушайся совета доброго слуги.

— Подумаю, — коротко ответил Ольгерд.

На другой день литовцы отступили.

Разумеется, не таков был старый литовский князь, чтобы послушаться совета кого бы то ни было, если совет этот шёл вразрез с его намерениями и желаниями. Но в данном случае Свидрибойло посоветовал как раз то, чего хотелось князю. Поэтому-то и вышел приказ отступать.

Но Свидрибойло приписывал отступление литовцев тому, что он к этому побудил великого князя, и злорадствовал:

«Отомстил своему ворогу! Сам я подбил его начать войну, сам же теперь устроил, что помощи не будет от Литвы. Конец ему: князь московский его в бараний рог свернёт. Будет другой раз Михаил знать, как оскорблять литовца».

Узнав об отходе литовцев, о чём мстительный Свидрибойло постарался сообщить, князь тверской понял, что он пропал.

Как бы долго ни затянулась осада, она должна была окончиться взятием Твери.

Он был близок к отчаянию.

Однажды в обеденную пору в княжьи хоромы прибыл епископ тверской Евфимий.

Он застал князя обедающим. Скудость в Твери доходила до того, что обед самого Михаила Александровича состоял только из кваса с накрошенным в него чёрствым хлебом.

— Отведай моего хлебца, владыка, — предложил князь.

— Благодарствуй, я хлебца уже пожевал. Я инок, мне к скудости не привыкать, а тебе-то, княже, я чаю, тяжело.

— Что поделаешь? Плохо всё это кончится... Возьмёт Димитрий Тверь... Нам не отсидеться...

— Ия так думаю, княже, — печально промолвил Евфимий. — По сему делу я к тебе и приехал. Надо бы людей пожалеть: смотри, как мухи валятся от голода. Да и не пора ли перестать проливать кровь христиан православных...

— Так что же мне, покориться, что ли? — сурово спросил князь.

— А почему же нет?

— Не быть сему! — вскричал Михаил Александрович.

— Гордыня в тебе говорит, княже. Ради неё ты не жалеешь крови людской. Русские русских режут да убивают, брат встал на брата... Горе и грех. Ведь сам говоришь, что Твери не устоять, так чего же зря народ губить.

Князь угрюмо молчал.

Владыка поднялся и уехал недовольный.

Прошло несколько дней.

Голод в Твери усиливался. Начались болезни. Половина ратников были ранены. Когда князь глядел на их печальные лица, он понимал, что и они не надеются на спасение Твери.