Александр Невский. Сборник

Равита Францишек

Приходилось Михаилу Александровичу выбирать одно из двух: умереть или покориться.

Бледный и сумрачный приехал он в келью Евфимия.

О чём-то поговорил, и, некоторое время спустя, из широко распахнувшихся тверских ворот двинулось шествие.

Впереди шёл с крестом в руке владыка, окружённый духовенством, нёсшим иконы; за ними следовали знатнейшие бояре...

Не было в шествии только князя Михаила и Некомата.

Суровчанин в это время сидел у окна в светлице, облокотись на подоконник и сжав руками голову, и смотрел

на выходящее из города шествие. Лицо его было искажено страхом...

Шествие было замечено в московском стане, и там всё пришло в движение.

Доложили Димитрию Иоанновичу, и он выехал навстречу процессии, окружённый ближними боярами и отрядом телохранителей.

Великий князь понимал, что означает это посольство:

«Мир! Тверь сдаётся!»

Поравнявшись с владыкой, Димитрий Иоаннович соскочил с седла, обнажил голову, набожно перекрестился и приложился к кресту.

— Мир тебе, княже! — приветствовал его Евфимий.

Потом заговорил:

— Великий княже! Господь Бог по грехам нашим допустил восстать брату на брата, пролить кровь христиан православных. Долго ли будет сие? Не больше ли пристало соединиться всем мужам тверским и московским в братском лобзании? Князь тверской послал меня к тебе. Молит он, чтоб ты забыл гнев свой и смягчил сердце своё. Просит он у тебя милости и мира.

— Сам я рад миру. Легко ли кровь проливать христианскую? Пойдём, отче, в стан мой. Там обговорим, на чём мир ставить.

В тот же день был заключён мирный договор.

Великий князь выказал великодушие к побеждённому, не предъявив особенно тягостных условий.

Главнейшим было: Михаил признавал Димитрия Иоанновича старейшим братом, обязывался не искать «великого княжения» и не вступать против воли великого князя в союз с Литвой и Ордой, а при нашествии врагов на Москву помогать московскому князю.

Так разрушились мечты Михаила Александровича о великом княжении и разорении Москвы.

Во всех храмах служили благодарственные молебны, народ радовался миру, а князь тверской ходил мрачнее тучи.

Ему хотелось на ком-нибудь сорвать гнев.

Как раз ему попался на глаза Некомат; известно, что «у сильного всегда бессильный виноват»; так было и в данном случае. Князь напустился на Некомата, что это он с Вельяминовым втянул его в войну, что через них теперь разорена тверская область...

Одним словом, Суровчанин и Иван Васильевич являлись причиною всех бед.

В заключение князь прогнал его и запретил показываться ему на глаза.

Через несколько дней ранее подаренная Некомату вотчинка была отобрана «под князя».

Суровчанин поселился в убогом домике и жил на накопленные деньги, ежедневно опасаясь, что его с позором выгонят из Твери.

Однажды в город вошёл измождённый, одетый в рубище путник.

Он прошёл к княжьему дворцу и остановился у высокого резного крыльца, ожидая, кому сказать, чтобы о нём доложили.

Выглянул

княжий челядинец и спросил:

— Что надоть?

— Не узнал меня? Ещё бы, — промолвил путник и потом добавил надменным тоном, столь не соответствовавшим его одежде: — Скажи князю, что я, Иван Вельяминов, из Орды убежал и к нему вернулся.

Челядинец ушёл.

Стосковалось в Орде сердце Ивана, хотя жилось ему там хорошо и хан его ласкал. Потянуло на Русь. Выбрал он ночку потемнее, коня побыстрее и ускакал. Татары его не нагнали. Но зато несколько дней спустя он попался в руки грабителей, которые отобрали казну и коня. Дальше ему пришлось идти пешком, питаться именем Христовым.

Теперь он был у цели. Конец страданиям! Он уже видел себя сидящим в княжеском тереме за кружкой душистого медового сбитня.

— Князь приказал тебя помелом гнать, — насмешливо промолвил вернувшийся челядинец, — и чтобы ты ему на глаза не смел показываться.

— Меня?! Я?.. — пробормотал Иван Васильевич, вздрогнув от гнева.

— Да, да... Ну, проваливай!

Шатаясь, вышел он с княжьего двора.

Голова кружилась. Дух захватывало от стыда и бессильного бешенства.

Немного придя в себя, он кое-как, расспрашивая прохожих, узнал, где живёт Некомат, и добрался до его лачужки.

В худом, бледном человеке он едва признал Суровчанина.

Со своей стороны тот подивился происшедшей в Вельяминове перемене.

Некомат приютил своего «приятеля», дал ему кров, пищу, хорошую одежду, но целыми днями изводил его упрёками, говоря, что причиной всех бед он Вельяминов, сманивший Суровчанина в Тверь и насуливший горы золотые.

Гордый Иван Васильевич, не хотевший в былое время смириться перед великим князем, теперь должен был смиренно выносить попрёки купца Некомата.

Но вскоре «приятелям» пришлось распрощаться с Тверью.

Однажды князь Михаил как-то увидел проходивших мимо дворца Вельяминова и Некомата. На их беду, князь был не в духе.

— Что эти иуды здесь шатаются, — сказал он ближнему боярину. — Да и жить в Твери им незачем: изменники своему князю изменят и мне. Прогнать их!

На другой день «приятелям» сообщили княжий приказ: выехать немедля из Твери и не показываться в тверской области под угрозой смертной казни.

К вечеру они уехали, сами не зная, где укрыться от гнева князей тверского и московского.

XIII. ГОРДЫНЯ И СМИРЕНИЕ

Святой митрополит Алексий, достигший восьмидесятипятилетнего возраста, стал чувствовать приближение кончины.

Смерти святитель ждал с радостью, но его смущала мысль о том, как бы найти достойного преемника. Все помыслы его в этом направлении останавливались на преподобном Сергии Радонежском, но, как нам уже известно, он опасался, согласится ли на это смиренный игумен.