Александр Первый
Шрифт:
«Годится на все: дай ему командовать армией, или сделай каким хочешь министром, везде будет на месте», — приводили отзыв графа Витгенштейна, главнокомандующего второю армией.
— Государь на Тульчинском смотру был особенно доволен полком Пестеля. «Превосходно, точно гвардия!» — изволил сказать и три тысячи десятин земли ему пожаловал. А как узнал, что Пестель — в Тайном Обществе, испугался, говорят, не на шутку…
— Государь вообще боится нас, — усмехнулся Бестужев, самодовольно поглаживая усики.
«Умный человек во всем смысле этого слова», — напоминали
— Умен, как бес, а сердце мало, — заметил Кюхля.
— Просто хитрый властолюбец: хочет нас скрутить со всех сторон… Я понял эту птицу, — решил Бестужев.
— Ничего не сделает, а только погубит нас всех ни за денежку, — предостерегал Одоевский.
— Он меня в ужас привел, — сознался Рылеев: — надобно ослабить его, иначе все заберет в руки и будет распоряжаться как диктатор.
— Знаем мы этих армейских Наполеошек! — презрительно усмехался Якубович, который успел в общей ненависти к Пестелю примириться с Рылеевым после отъезда Глафиры в Чухломскую усадьбу.
— Наполеон и Робеспьер вместе. Погодите-ка ужо, доберется до власти — покажет нам Кузькину мать! — заключил Батенков.
Слушая, как сквозь сон, князь Валерьян Михайлович Голицын смотрел в окно на вечернюю звезду в золотисто-зеленом небе и вспоминал глаза умирающей девочки. Ее спасение или спасение России — что ему дороже? Ну, пусть революция, а ведь все-таки — смерть. И почему судьба человека меньше, чем судьба человечества? Что пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Перед смертью, перед вечностью не прав ли тот, кто сказал: «Политика только для черни»? И как непохоже то, что говорят эти люди, на вечернюю звезду в золотисто-зеленом небе и на глаза умирающей девочки.
Непохоже, несоединено. В последнее время все чаще повторял он это слово: «несоединено». Три правды: первая когда человек один; вторая, когда двое; третья когда трое или много людей. И эти три правды никогда не сойдутся, как все вообще в жизни не сходится. «Несоединено».
— Он! Он! — пронесся шепот, и все взоры обратились на вошедшего.
Однажды, на Лейпцигской ярмарке, в музее восковых фигур, Голицын увидел куклу Наполеона, которая могла вставать и поворачивать голову. Угловатою резкостью движений Пестель напомнил ему эту куклу, а тяжелым, слишком пристальным, как будто косящим, взглядом — одного школьного товарища, который впоследствии заболел падучею.
Уселись на кожаные кресла с высокими спинками, за длинный стол, крытый зеленым сукном, с малахитовой чернильницей, бронзовым председательским колокольчиком и бронзовыми канделябрами — все взято напрокат из Русско-Американской Компании; зажгли свечи без надобности, — было еще светло, — а только для пышности. Хозяин оглянул все и остался доволен: настоящий парламент.
— Господа, объявляю заседание открытым, — произнес председатель, князь Трубецкой, и позвонил в колокольчик, тоже без надобности, было тихо и так. — Слово принадлежит директору Южной Управы, полковнику Павлу Ивановичу Пестелю.
— Соединение Северного Общества с Южным на условиях
— Извините, господин полковник, — остановил председатель изысканно-вежливо и мягко, как говорил всегда: — во избежание недоумений, позвольте узнать, конституция ваша — республика?
— Да.
— А кто же диктатор? — тихонько, как будто про себя, но так, что все услышали, произнес Никита Муравьев, не глядя на Пестеля. В этом вопросе таился другой: «Уж не вы ли?»
— От господ членов Общества оного лица избрание зависеть должно, — ответил Пестель Муравьеву, чуть-чуть нахмурившись, видимо, почувствовав жало вопроса.
— Не пожелает ли, господа, кто-либо высказаться? — обвел председатель глазами собрание.
Все молчали.
— Прежде чем говорить о возможном соединении, нужно бы знать намерения Южного Общества, — продолжал Трубецкой.
— Единообразие и порядок в действии… — начал Пестель.
— Извините, Павел Иванович, — опять остановил его Трубецкой так же мягко и вежливо. — Нам хотелось бы знать точно и определительно намерения ваши ближайшие, первые шаги для приступления к действию.
— Главное и первоначальное действие — открытие революции посредством возмущения в войсках и упразднения престола, — ответил Пестель, начиная, как всегда в раздражении, выговаривать слова слишком отчетливо: раздражало его то, что перебивают и не дают говорить. — Должно заставить Синод и Сенат объявить временное правление с властью неограниченною…
— Неограниченною, самодержавною? — опять вставил тихонько Муравьев.
— Да, если угодно, самодержавною…
— А самодержец кто?
Пестель не ответил, как будто не слышал.
— Предварительно же надо, чтобы царствующая фамилия не существовала, — кончил он.
— Вот именно, об этом мы и спрашиваем, — подхватил Трубецкой: — каковы по сему намерения Южного Общества?
— Ответ ясен, — проговорил Пестель и еще больше нахмурился.
— Вы разумеете?
— Разумею, если непременно нужно выговорить, — цареубийство.
— Государя императора?
— Не одного государя………………………………………………………….
………………………………………………………………………………….
………………………………………………………………………………….
Говорил так спокойно, как будто доказывал, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым; но в этом спокойствии, в бескровных словах о крови было что-то противоестественное.
Когда Пестель умолк, все невольно потупились и затаили дыхание. Наступила такая тишина, что слышно было, как нагоревшие свечи потрескивают, и сверчок за печкой поет уютную песенку. Тихая, душная тяжесть навалилась на всех.