Александр Пушкин и его время

Иванов Всеволод Никанорович

— Слышу!

Стихотворение «Наполеон» пишется поэтом в день получения известия о кончине его.

В этом стихотворении сто двадцать строк, однако Пушкин дает в них не только сжатую историю невероятной карьеры Наполеона, но и высокую культурно-историческую характеристику его как человека — героя истории. Наполеон был нашим врагом, но мертвый уже не враг:

Чудесный жребий совершился: Угас великий человек.

Так начинает Пушкин свои стихи, подытоживая грозный век Наполеона— «баловня побед», «осужденного властителя». Его могила — «великолепна»… Над ней горит «луч бессмертия», пусть на ней и «народов ненависть почила»…

Была и прошла Великая французская революция, когда

«надеждой озаренный, от рабства пробудился мир»… Народ «десницей разъяренной низвергнул ветхий свой кумир» — и на Гревской площади скатилась в корзину с опилками голова осужденного и казненного короля. Но Наполеон презрел человечество в его благородных надеждах, Наполеон смирил юную буйность обновленного народа… Вместо свободных людей явились наполеоновские «рабы». И эти скованные ополчения рабов Наполеон смог все же повести к боям, ведь он

…Их цепи лаврами обвил.

Франция оказалась обуянной, ослепленной восторгом личной военной славы вождя, забыла все свои народные надежды, Франция любуется своим «блистательным позором». «Все пало с шумом» пред Наполеоном, Европа гибла, порабощенная единым своевольным владыкой. Европе неоткуда было ждать спасения. Наполеоновские орлы блистают над Тильзитом, Тильзит — вершина славы Наполеона. В Тильзитском мирном договоре Наполеон секретным пунктом подчинил себе Россию, обязав ее к военному с ним союзу против Англии. Но только один Пушкин видит именно здесь ошибку Наполеона. Минуло полтораста лет, о Наполеоне написаны тысячи томов, но мы, соотечественники Пушкина, знаем, как безусловно прав был наш поэт.

Надменный! кто тебя подвигнул? Кто обуял твой дивный ум? Как сердца русских не постигнул Ты с высоты отважных дум?

Человечеству в те дни казалось, что над миром высится уже фигура великого завоевателя — самодержца от революции, увенчанного короной Карла Великого, в пурпурной, вышитой золотыми пчелами мантии на горностаях. Мировой тиран небывалого масштаба! Или мировой герой?

И в этом столкновении великих сил истории победителем оказывается не Европа, а Россия. Русский народ…

26 августа 1812 года Наполеон гордо воскликнул, наблюдая восход солнца над Бородином:

— Вот оно, солнце Аустерлица!

А Пушкин переворачивает, взрывает эти слова:

Померкни, солнце Австрелица! Пылай, великая Москва!

«Великодушный пожар» Москвы погасил «Австерлицкое солнце».

И всё, как буря, закипело; Европа свой расторгла плен; Во след тирану полетело, Как гром, проклятие племен… И до последней все обиды Отплачены тебе, тиран!

Чем же отплачены?

Искуплены его стяжанья И зло воинственных чудес Тоскою душного изгнанья Под сенью чуждою небес.

И тут следует чудесный, великодушный, мудрый и благородный, оптимистический финал:

Хвала! он русскому народу Высокий жребий указал И миру вечную свободу Из мрака ссылки завещал.

Эти сто двадцать строк Пушкина дают полное понятие об исторической роли, сыгранной Наполеоном в истории мира и России. Никогда русская поэзия ни до, ни после Пушкина не достигала такой предельной сжатости, выразительности, такой высоты реального, исторического понимания. Никакие толстые тома книг не перетянут этих строчек. И не мороз, не голод, не неудачная обстановка театра войны сразили Наполеона в его походе на Россию — его сразило

Бородино, где русский народ стал и стоял насмерть, а выстоял на жизнь… Народ русский спас Европу. «Александр Сергеевич… — записывает тогда про него умный Липранди, — всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту. Он с особенным вниманием слушал рассказы о военных эпизодах, лицо его краснело и изображало жадность узнать какой-либо особенный случай самоотвержения; глаза его блистали, и вдруг часто он задумывался… могу утвердительно сказать, что он создан был для поприща военного, и на нем, конечно, он был бы лицом замечательным…»

Он в свой век был человеком, Это значит — был бойцом, —

сказал уже Гёте.

Однако военная героика еще не высшая героика; возможно, в вышеприведенной характеристике отразилась профессиональная черта самого Липранди как человека военного. Все больше и больше уходит Пушкин в общую героику истории своего народа, в которую военная героика входит как составная часть.

Все волнует, все задевает поэта, всем он интересуется. В декабре 1821 года он сопровождает своего всезнающего приятеля Липранди в поездке по югу Бессарабии. Проехали Бендеры, где Пушкин искал могилу Мазепы, посетили Аккерман, турецкую крепость, пересекли Троянов вал, поставленный после разгрома даков императором Трояном во втором столетии н. э. и преградивший доступ с востока в Римскую империю. Проехал Пушкин знаменитые места потемкинских, румянцевских и суворовских побед, осмотрел крепость Измаил, побывал там в церкви, в которой покоятся павшие при штурме русские воины.

Значительная часть маршрута этой поездки лежала по берегу Прута, и нет сомнения, что эта поездка связана была с изучением положения фронта греческих восстаний. Здесь дела были таковы, что уже не внушали более прежних надежд, и, соответственно, Пушкин меняет на них свои взгляды. Генерал Ипсиланти, переброшенный за Прут в Молдавию и Валахию, выступил было против турок в марте 1821 года, но был разбит, бежал в Австрию. Его восстание отозвалось в Морее и на островах, где поднялись греки под водительством Канариса. Турки в апреле 1821 года обрушили жестокие репрессии на греков и в пасхальную ночь в Константинополе устроили жестокую резню. На острове Хиосе они тоже вырезали до 20000 греков, в ответ на что Канарис удачно сжег около Хиоса часть турецкого флота. Со всех сторон — из Германии, Италии, Франции — в Грецию стекаются «филэллины» — добровольцы — на помощь грекам.

В этих непосредственных впечатлениях Пушкин видел уже жестокую историческую действительность, а не розовые мечтания европейских романтиков о возрождении классической Эллады времен Платона и Перикла. Он увидел, а главное почувствовал, как медленны в осуществлении наши исторические чаяния, как медленно, «со скрипом», подчас по каким неожиданным обходным путям движется колесница истории.

Движение «филэллинов», разгоравшееся в Европе и увлекшее английского поэта лорда Байрона, заставившее его спешить со снаряженными за свой счет двумя кораблями к городу Миссолонги, побудившее женевского банкира Эйнарда организовывать Союзы помощи грекам, а поэта В. Моллера писать «Греческие песни», Пушкину представляется теперь без всяких романтических тонов. Освобождать Грецию от турецкого ига, как негров от ига колониализма, необходимо, полагает он, но ждать от греков возрождения классической Греции никак не приходится… История не пойдет путем реставрации старого, она прокладывает иные, новые пути… Какими они будут, еще неизвестно поэту, но по поводу международного положения того времени его охватывает пессимизм: свобода здесь еще очень далека!

Менялась в Кишиневе и политическая обстановки, несмотря на его удаленность от правительственных центров, — следствия восстания в Семеновском полку сказываются и здесь.

В самом начале 1822 года в Кишинев приезжает из Тирасполя генерал Сабанеев, командир корпуса, посещает генерала Инзова в его доме.

Пушкин оказался случайно свидетелем разговора, в котором Сабанеев заявил Инзову, что майор Владимир Федосеевич Раевский должен быть арестован в связи с его политической деятельностью в ланкастерских школах. И Пушкин предупредил Раевского.