Александр Пушкин и его время

Иванов Всеволод Никанорович

Поступали сведения и о том, что июльская революция начинала отзываться и в Польше, что, естественно, еще сильнее волновало Петербург.

Пушкин, живя лето и самое начало осени 1830 года в Петербурге, имел много хлопот — работал в редакции «Литературной газеты», вел переговоры со своими родителями по части имущественной — отец его Сергей Львович выделял ему из своих владений в Нижегородской губернии, неподалеку от села Болдино, половину деревни Кистеневки с двумя сотнями незаложенных крестьянских душ. Наконец, Пушкин внимательно следил за европейскими событиями, сообразуясь с которыми царь вел свою внутреннюю политику.

Политические новости из Европы можно было знать из иностранных газет, помещение же

их в русских газетах было запрещено. Из того же, что печатал полуофициально и монопольно Булгарин, узнать многого было нельзя. Большие баре и барыни, однако, имели доступ к французским газетам, и от них вести рассасывались по столицам, по усадьбам, по городам. Пушкин по вечерам бывал обычно у Дельвигов, живших на даче у самого перевоза на Крестовский остров. Там собиралась публика, там обменивались новостями. Между прочим, там бывал и младший брат Пушкина — Лев Сергеевич, в ту пору офицер Нижегородского уланского полка, которым командовал на Кавказе генерал Н. Н. Раевский-младший, что свидетельствовало до известной степени о связи Пушкина с Кавказской армией.

Собрания были оживленными, на них спорили, читали политические и литературные новинки, обменивались мнениями.

На реке же, против дачи Дельвига, стояла дача богача Дмитрия Львовича Нарышкина, где по вечерам играл чудесный роговой оркестр. Гости Дельвига шли на реку, слушали музыку, ловили рыбу на вечернюю уху. И не может быть никакого сомнения в том, что агенты Третьего отделения и генерала Бенкендорфа следили за этими собраниями: постоянно ведь появлялся у Дельвигов и журналист О. Сомов, ближайший сотрудник «Литературной газеты».

С изданием «Бориса Годунова» все было налажено, жениху Пушкину и князю Вяземскому приходилось спешить в Москву. И оба друга вместе, в одном дилижансе, выезжают из Петербурга 10 августа утром, обедают в Царском Селе у Жуковского, где обмениваются свежими новостями; в Твери видятся они с Глинкою и в Москву въезжают 14 августа утром. Пушкин на этот раз остановился у Вяземских, в Чернышевском переулке… События следуют быстро одно за другим — 20 августа умирает дядюшка Пушкина — Василий Львович Пушкин, а 3 сентября Пушкин приезжает в село Болдино, чтобы оформить дело и вступить во владение Кистеневкой, переданной ему только что его отцом.

«Литературную газету» в Петербурге теперь вели Дельвиг и О. Сомов.

30 октября 1830 года в № 61 «Литературной газеты» появилось такое сообщение:

«Вот четыре строчки Казимира де Виня для памятника, который предполагается воздвигнуть в Париже жертвам июльской революции:

Ответь мне, Франция, как звали тех героев? Имен их здесь на памятнике нет! «Свободной ставши вмиг — спросить их не успела!» — Вот мой ответ!

Это косвенное упоминание о революции подымает бурю.

«В ноябре Бенкендорф снова потребовал к себе Дельвига, — рассказывает его двоюродный брат барон A. И. Дельвиг, — который введен был к нему в кабинет в присутствии жандармов. Бенкендорф самым грубым образом обратился к Дельвигу с вопросом: «Что ты опять печатав ешь недозволенное?»

Выражение ты вместо общеупотребительного вы немогло с самого начала этой сцены не подействовать весьма неприятно на Дельвига. Последний отвечал, что о сделанном распоряжении не печатать ничего, относящегося до последней французской революции, он не знал, и что в напечатанном четверостишии, за которое он подвергся гневу, нет ничего недозволительного для печати. Бенкендорф объяснил, что он газеты, издаваемой Дельвигом, не читает, и когда последний в доказательство своих слов хотел прочесть четверостишие, Бенкендорф

его до этого не допустил, сказав, что ему все равно, что бы ни было напечатав но, и что он троих друзей, Дельвига, Пушкина и Вяземского уж упрячет, если не теперь, то вскоре, в Сибирь. Тогда Дельвиг спросил, в чем же он и двое других названных Бенкендорфом могли провиниться до такой степени, что должны вскоре подвергнуться ссылке, и кто может делать такие ложные доносы. Бенкендорф отвечал, что Дельвиг собирает у себя молодых людей, причем происходят разговоры, которые восстанавливают их против правительства… доносит Булгарин и если он знаком с Бенкендорфом, то может и подавно быть знаком с Дельвигом. На возражение последнего, что Булгарин у него никогда не бывает, а потому он его не считает своим знакомым и полагает, что Бенкендорф считает Булгарина своим агентом, а не знакомым, Бенкендорф раскричался, выгнал Дельвига со словами: «Вон, вон, я упрячу тебя с твоими друзьями в Сибирь».

Император высочайше повелел запретить Дельвигу издание газеты.

Сильные друзья Пушкина и Дельвига протестовали против грубости генерала, заставили Бенкендорфа извиниться перед Дельвигом и даже разрешить выпускать газету уже под редакцией того же таинственного О. М. Сомова.

Вся эта история так подействовала на слабонервного А. Дельвига, что он свалился, заболел, впал в апатию и больше так и не встал со своего дивана.

Пушкин с сентября 1830 года жил в Нижегородской губернии, в родовом поместье бояр Пушкиных в селе Болдино, где и оформлял ввод свой во владение половиной сельца Кистеневки, да имел в виду и поработать осенью на деревенском досуге литературно.

Осень вступала в свои права, а вместе с осенью двигалась из Азии, с низовьев Волги, страшная гостья — холера. Шла она на Москву, валя по пути народ, обложила, захватила Болдино, дороги были перехвачены заставами из мужиков с дубинами, и Пушкин оказался прочно отрезан от Москвы.

Спервоначалу его письма звучали бодро: «…что за прелесть здешняя деревня! — пишет он Плетневу, — вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько душе угодно, пиши дома сколько вздумается…»

Спустя месяц тон писем меняется:

«Я сунулся было в Москву, да узнав, что туда никого не пускают, воротился в Болдино… осень чудная, и дождь, и снег, и по колено грязь».

Болдино! Прославленное ныне Болдино, чтона речке Азанке. Базарное Болдино…

Разметано село Болдино по пригорку, ветер вздувает лохмы соломенных крыш. Среди села ровная площадь — на ней барская усадьба охвачена дубовым частоколом. Ни парка, ни сада, ни цветника нет. За господским домом — службы, неподалеку — церковь.

Из окон дома вид на пустынный двор, на котором грозный боярин Пушкин-пращур когда-то повесил гувернера-француза. Поодаль, по скату горы крыши сельца Кистеневки — каково название деревни: кистенем пахнет! Кистеневка состоит из отдельных улиц — Кривулица, Самодуровка, Стрелецкая, Бунтовка. Это память «смутных» лет, когда сюда, к Волге, на новые земли выселились крестьяне из древних Псковской и Новгородской областей.

Живет в тех двух селениях до тысячи пушкинских мужиков, занимающихся хлебопашеством, а в подспорье — плетением лыковых рогож. Из этих мужиков поэт и имел получить во владение двести незаложенных душ вместе с землею.

Такого Пушкин, пожалуй, еще никогда не видывал в своей жизни… Да что же такое — действительность? Царское Село или Кистеневка с Самодуровкой? Вот она, Кистеневка, его имение, под шуршащим по крыше дождем, среди зеленых озимей! И как же это целыми столетиями живут здесь пушкинские мужики в трудах вековечных, костоломных, полевых, лесных, находя отраду только в злой водке, в иконах большеглазых, скорбных, да утешительно постных, отводя душу лишь в стародавних песнях, то в плачевно-унылых, то в бешено-удалых, о чем думают они?