Александр Секацкий в Журнальном зале 1999-2012
Шрифт:
Еще Христиан фон Эренфельс, один из предшественников Фрейда, писал о “трагической роли рассогласования физиологических механизмов мужского и женского оргазма, видоизменившей всю историю человечества”16. Сам Фрейд в переписке с Флиссом признал (хотя и неохотно, как софист на допросе у Сократа), что большая часть неврозов была бы устранена, если бы управление эрекцией и эякуляцией находилось под конторолем Ego, а не Id17. На первый взгляд “трагическое рассогласование” и впрямь может показаться проклятием человеческой природы — еще большим, чем необходимость в поте лица добывать хлеб свой. Но
Высшие произведения и Эрота, и Бахуса возникают благодаря умению наслаждаться наслаждением другого, опираясь на взаимное депонирование кульминации, на отсрочку растраты, приносящую дополнительные и сладчайшие проценты. Вот вопрос, неизбежно вытекающий из точного и честного самоотчета, а не из предательства воли: как быть с телесной предъявленностью, с контактным проживанием в отличие от бесконтактного скольжения-проникновения, представляющего собой дар мысли? Философия не раз приходила к выводу, что замысел о человеке состоит в том, чтобы пронизывать мыслью сущее, не сдвигая его со своих мест. Но ведь не менее справедлив и равновеликий тезис: какое счастье, что у людей есть тела.
Апологеты чистого бесконтактного разума сделали свой выбор. И упустили драгоценную возможность, во всей Вселенной данную единственно лишь человеческому существу, — возможность прижизненного преодоления смертности смертных.
1 Подольский Н. Возмущение праха. СПб.: Азбука, 1996. С. 398.
2 См. подробнее: Секацкий А. К. Онтология лжи. СПб., 2000.
3 Николай Кузанский. Сочинения. Т. 1. М., 1978. С. 214.
4 В соответствии с правилами христианской канонизации важнейшим аргументом является нетленность мощей.
5 “Не следует бояться смерти, ибо пока мы здесь — ее нет, когда она приходит — нас нет”. Это утверждение принадлежит не столько метафизике, сколько метафармакологии и с успехом применяется для духовной анестезии.
6 Тут уместно привести шуточное четверостишие Вадима Шефнера:
Сказал я старику преклонных лет:
—Ты много спишь, соннолюбивый дед.
— Такое дело, — мне ответил он, —
Я тренируюсь, близок вечный сон.
7 Развитие темы см. в книге: Т. Горичева, Н. Иванов, Д. Орлов, А. Секацкий. Ужас реального. СПб., 2003.
8 Пылькин А. Текущая неопределенность. “Vita Cogitans”. СПб., 2003. № 3.
9 Бортников Д. Свинобург. Цит. по рукописи.
10 Сводку данных можно найти в книге Miller G. and Philip Johnson-Laird. Language and Perception. Cambridge, 1976.
11 Lakoff J. Fire, Women and Dangerous Things. Chicago, 1987. P. 92.
12 Левинас Э. Тотальность и бесконечное. М.; СПб., 2000. С. 231.
13 Особенно здесь следует выделить “К генеалогии морали”. В третьем рассмотрении Ницше отмечает важнейшие моменты уязвимости аскетического идеала.
14 См., например, Modrow J. How to Become a Schizophrenic. A Case against Biological Psychiatry. Washington, 1992.
15 Левинас
16 Ehrenfels Ch. Grenzfragen der Nerven- und Seelenleben. Leipzig, 1992. S. 35.
17 См. Freud S. Briefe 1873–1939. Frankfurt a. M., 1960. S. 84–88.
* * *
Журнальный зал | Нева, 2005 N2 | Александр Секацкий
Очень часто постановка вопроса или, как говорит Хайдеггер, точность вопрошания определяют успех или безуспешность последующих изысканий. В момент, когда сработала первичная интуиция, подсказывающая, что надо искать здесь, поиски обретают вполне определенный смысл. Для данной статьи решающей оказалась подсказка или, если угодно, наводка Любы Аркус: “Ты заметил, Александр, что за последнюю пару лет появился целый ряд фильмов, посвященных отношениям отца и сына, причем отношениям странным, больше похожим на отсутствие отношений. Стоило бы разобраться, что за этим кроется”.
Мое маленькое исследование как раз и представляет собой попытку разобраться, что же “кроется” за столь явной вспышкой интереса к одному из аспектов “семейного вопроса”. Впрочем, когда вопрос уже сформулирован, “скрывавшееся” тут же оказывается на виду как очевидный полюс притяжения боли. Теперь, чтобы увидеть его, не нужно особой зоркости, достаточно просто оглянуться вокруг.
Фильмов, прямо или косвенно затрагивающих обозначенную выше проблему, в последнее время действительно появилось много. Не имея намерений дать исчерпывающий анализ присутствия темы, я остановлюсь лишь на некоторых из них, не скрывая, впрочем, пристрастности своего выбора. Итак, исходным материалом для рассмотрения будут следующие кинокартины: “Отец и сын” Сокурова, “Возвращение” Звягинцева, “Коктебель” Хлебникова и Попогребского и фильм Тодоровского “Мой сводный брат Франкенштейн”. Каждый из этих фильмов заслуживает внимания с точки зрения киноискусства (хотя и в неодинаковой степени), а в целом они представляют собой, как любят выражаться социологи, “репрезентативную выборку”.
Пытаясь обозначить одним словом сквозной мотив этих работ, я сформулировал для себя рабочий термин “отцеприимство”, думая в дальнейшем заменить его чем-нибудь более соответствующим устоявшейся лексике русского языка. Но ничего более подходящего так и не придумал, поскольку отличительные черты этого мотива, зациклившегося в бессильном повторении, несут в себе элементы совершенно нового содержания, не зафиксированного исторической памятью нашей цивилизации. Отцеприимство есть попытка устранения экзистенциального дефицита, возникшего на том участке социальности, где традиционно происходило преобразование мальчика в мужчину.
Отцеприимство не означает безотцовщины или сиротства в классическом понимании этих явлений: перед нами дефицит совсем другого рода.
“Видал, какой он?” — говорит один из мальчиков в фильме “Возвращение”. “Да”, — через некоторое время отвечает младший брат. И не находит, что еще можно добавить. Такова могла бы быть реакция земного существа на невесомость: с чем ее сравнить — ну, разве что с кратковременным ощущением падения, с тем, что может присниться, или с опытом vertigo, сартровского “головокружения”, относительно которого даже неизвестно, радоваться или спасаться. Это сладкий ужас неизведанного: “Видал, какой он…”