Александр Суворов (с илл.)
Шрифт:
Перед рассветом 2 декабря 1790 года к русским аванпостам у Измаила подъехали два всадника: Суворов, а с ним казак с узелком, притороченным к седлу. В узелке заключался весь багаж полководца.
Рассветало. Суворов остановил измученного коня. Ночь неохотно отступала под сонным натиском серого дня. Налево и направо голубели два озера. Над Дунаем
Из долины доносились звуки барабана и рожков: играли зорю.
Суворов тронул коня, и казацкий конь, поняв, что седок не спешит, побежал неторопливой рысцой.
Дорога шла вниз. Крепость приближалась. Справа от нее, на русской батарее, из амбразуры выпрыгнул огненный сноп с клубом дыма. Грянул и прокатился пушечный выстрел. За ним – другой, третий.
Впереди на дороге показалась на рысях группа всадников. Вышло из облака солнце. Засверкало золото мундиров.
Суворова ждали. Старшие командиры выехали его встречать. Впереди ехал генерал-поручик Самойлов. Он отсалютовал шпагой.
Суворов, не останавливая коня, приложил руку к каске. Значок на шесте около загородного дома, покинутого измаильским пашой, указал ему место ставки. Перед ставкой стоял караул от гренадерской роты Суздальского полка. Приняв рапорт, Суворов поздоровался с караулом, молча прошел вдоль фронта, обнял и поцеловал левофлангового, поклонился солдатам и усталой походкой направился к дому.
Генералы и старшие командиры последовали за Суворовым в низкий, обширный, с маленькими оконцами зал. Суворов стоял устало закрыв глаза. Генерал Самойлов начал представлять командиров, называя их имена.
Первым подошел Хосе де Рибас. Суворов открыл глаза и обнял де Рибаса. Они расцеловались.
Самойлов назвал следующее имя. Суворов обнял бригадира Матвея Платова.
Самойлов назвал имя генерал-майора Голенищева-Кутузова. Обняв Кутузова, на лице которого были видны следы ранения, Суворов прошептал ему на ухо:
– Назначаю тебя комендантом Измаила!..
Кутузов усмехнулся, но вдруг стал серьезен и с поклоном во всеуслышание ответил:
– Спасибо, граф. Оправдаю ваше доверие…
Представление окончилось. Суворов прошел к следующей двери, обернулся и поклонился всем:
– Господ генерал-поручиков, генерал-майоров и бригадиров прошу сюда на военный совет.
Он пропустил перед собой тринадцать человек, последним вышел из зала сам и плотно затворил за собой дверь.
Суворов спрашивал о числе и состоянии русских войск у Измаила. Ему отвечали: численность – до 20 тысяч, из них половина казаков, вооруженных только пиками. В войсках много больных, изнуренных лихорадкой, продовольствия – на десять дней.
Суворов спрашивал о боевых запасах. Ему отвечали, что артиллерия имеет только по одному комплекту зарядов, ружейных патронов тоже мало.
Суворов интересовался уже произведенными осадными работами. Ему отвечали, что начали вести апроши [144] , но бросили. На флангах крепости возведены полевые редуты, но осадные орудия с них сняты и увезены генералом Павлом Потёмкиным.
Суворов задал вопрос: сколько турецких войск в Измаиле? Он узнал, что не более 40 тысяч, но и не менее тридцати. Войска турок обеспечены и фуражом, и продовольствием на всю зиму, если даже не считать скрытых запасов мирных жителей.
144
Апроши – осадные рвы и насыпи; род укрытия
Суворов спрашивал: каков дух турецких войск? Ему отвечали, что комендант Измаила на предложение сдать крепость ответил: «Я не вижу, чего мне бояться».
Суворов задал вопрос: велика ли у турок артиллерия и обеспечена ли она огневыми припасами? Ему отвечали, что в отличном состоянии, а ничтожный вред, причиненный огнем русских осадных орудий, тотчас исправляется турками.
Слушая ответы, Суворов сидел в кресле с закрытыми глазами. Изборожденное глубокими морщинами лицо его хранило каменное спокойствие. Бледные руки, брошенные на стол, не шевельнулись ни разу. Суровая складка от крыльев носа к углам губ, столь характерная для людей, привыкших повелевать, постепенно смягчалась, и наконец по лицу Суворова разлилась широкая, блаженная улыбка, которая так пленительна у засыпающего после смертельной опасности человека. Суворов открыл глаза и одним словом выразил чувство, которое можно было прочесть на лице у каждого:
– Срам!
Не отдав никаких распоряжений, Суворов отпустил генералов. Удаляясь, они предполагали, что Суворов ляжет отдохнуть после стоверстной скачки по осенней слякоти. Но он приказал подать коня и пригласил с собой военного инженера де Волана, Кутузова и де Рибаса на разведку измаильских укреплений.
Все поняли, что вопрос о штурме решен.
Измаил представлял собой важнейшую турецкую крепость на Дунае. Военная тактика янычар, хорошо изученная Суворовым, опиралась на крепости. Турки в открытом поле привыкли действовать натиском огромных масс. Если противник выдерживал их атаку, они рассеивались. Во вторую и третью русско-турецкие войны русская пехота научилась стойко отражать первый натиск турецкой армии, а конница русская – неутомимо преследовать бегущих. Для повторной атаки янычары, разбившись о глыбу русской пехоты, не годились. Попытки французских инструкторов научить турок держать европейский боевой строй не удавались. Туркам после ряда поражений пришлось изменить свою тактику, разделяя армию на отдельные корпуса, чтобы наносить противнику повторные удары свежими войсками. Эти корпуса турок опирались обычно на отдельные укрепленные лагери. Своих неутомимых гренадер Суворов приучил не только отражать повторные удары свежих турецких войск, но и атаковать их без передышки. Разбитые в поле, турки укрывались, чтобы отдохнуть и набраться сил для новых битв, в многочисленных своих крепостях.
В Измаиле укрылась целая турецкая армия, включая остатки гарнизонов из других, взятых русскими крепостей.
Старый Измаил стоял над обрывом Килийского рукава Дуная, на левом его берегу. Крутая излучина Дуная прикрывала Измаил с тыла. Французские инженеры окружили старый Измаил новой оградой неприступных сооружений от берега до берега Дуная.
Зубчатым длинным треугольником простирались высокие валы с глубокими рвами, кое-где заполненными водой. Возвышались старые каменные бастионы, включенные искусной рукой в систему новой линии обороны. Местами валы были одеты камнем.
Де Волан, следуя за Суворовым по правую руку, указывал ему на различные особенности измаильских укреплений, говорил об их оборонной силе так подробно и с таким знанием дела, как будто он строил их сам и для себя. Кутузов и де Рибас, несколько отстав, беседовали между собой.
Суворов слушал де Волана молча. Порой его тонкие губы змеились усмешкой. Наконец он кинул как бы про себя:
– Вобановы школьники!
Де Волан осекся и замолк. Французские термины не были новостью для Суворова, он их знал еще ребенком. Суворову вспомнилась переведенная отцом книга Вобана. Он остановил коня и проговорил по памяти: