Александр Суворов
Шрифт:
Говоря это, Горчаков волновался. Суворов, не перебивая его, слушал, а когда тот умолк, проговорил:
– Достоинство воина – храбрость, а доблесть его – великодушие. Мы жителей не убивали и не обирали. И если придется, мои богатыри будут воевать в Италии не ради добычи! Войны не миновать, иначе Павел меня не звал бы!
– О войне нет речи, дядюшка…
– Зачем же он меня зовет?
– Это нетрудно понять. Сделав вам комплимент, скажу: он вас, дядюшка, немножко боится – нет, не персоны вашей, а от самого звука имени вашего трепещет! Оно воодушевляет все
– Стало быть, так: я ему не нужен. Почему он написал «графу»? Он мог написать «фельдмаршалу».
– Ах, Александр Васильевич! Да вы знаете его – ведь он педант. Форма для него – всё. Поверьте, он вам вернет жезл фельдмаршала при первом разговоре.
– Не поеду! Ты, дружок, сосни, а мне пора на колокольню, к службе звонить…
Горчаков всплеснул руками в отчаянии.
– Да поймите вы наконец, упрямый старик! – заговорил раздраженно Горчаков. – Я не могу, не могу к нему вернуться с таким ответом! Он прямо пошлет меня в Сибирь! Черт возьми! – стукнув по столу кулаком, вскричал Горчаков. – Я увезу вас силой, сударь!
– Силой?
– Да! Закатаю в кошму, положу в сани и повезу…
– Прошка! – позвал Суворов.
Вошел Дубасов.
– Прошенька! Заступись за меня. Племянник буянит. Кричит на меня. Хочет силком везти! В кошму завернуть!..
– Нехорошо, сударь! – обратился Дубасов к Горчакову. – Кошма у нас, конечно, найдется, да что толку, если вы привезете его величеству бездыханное тело фельдмаршала Суворова? А будете на своем стоять, пойду в баню, подниму Николева, он вас, сударь, научит, как надо исполнять монаршую волю.
– Да вы тут с ума посходили все!
– Немудрено, сударь, и с ума сойти! А тебе, Саша, по старой дружбе скажу: не упрямься – все-таки император зовет, не кто-нибудь. Сила солому ломит! Пускай они назад скачут – скажут, что Суворов едет. И поедем мы с тобой в Петербург на долгих, потихоньку; что нам старые кости трясти на курьерской тройке. Проселочками по мягкому снежку и доберемся. Мягко. Так-то и волк сыт будет, и овцы целы.
– Кто волк? – сердито спросил Горчаков.
– Это вам, сударь, точно известно…
Большего Горчаков добиться не мог и поскакал в Петербург один. Возвратясь в столицу, он тотчас доложил Павлу I:
– Суворов едет!
Суворов приноровил приезд в Петербург, по своему обычаю, к ночи. Павел уже несколько раз о нем справлялся у Горчакова. Узнав, что дядя прибыл, Горчаков, не медля ни минуты, поехал во дворец с докладом. Павел уже разделся на ночь, но вышел к флигель-адъютанту, накинув шинель, и сказал, что принял бы Суворова сейчас же, если бы не было так поздно. Он назначил свидание с опальным фельдмаршалом на утро.
Александр Васильевич не захватил с собой никакого военного платья, ему пришлось надеть мундир племянника. Мундир был, конечно, нового
Император рассчитывал блеснуть перед Суворовым своей опруссаченной гвардией. Желая угодить Суворову, Павел водил батальоны скорым шагом, показывал примерную атаку. Суворов отворачивался, смеялся в кулак, наконец сказал Горчакову:
– Не могу больше! Брюхо болит! – и уехал с вахтпарада, не дождавшись пароля.
Павел I, разгневанный, призвал после развода Горчакова и спросил его:
– Что это значит? Я ему делал намеки, чтобы он просился вновь на службу, а он мне про Измаил начал рассказывать. Я ему повторил намеки, он опять свое – про Кинбурн, Очаков. Извольте, сударь, ехать к вашему дяде – пусть он объяснит свои поступки, и привезите ответ; до тех пор я не сяду за стол!
Горчаков поскакал к дяде. Суворов уже лежал в постели, лицом к стене. Не поворачиваясь, он сказал племяннику, что вступит вновь на службу не иначе как с той полнотой власти, которой он обладал в екатерининские времена, с правом производить в чины до полковника, награждать, увольнять.
– Я таких вещей и передать государю не осмелюсь! – воскликнул испуганный Горчаков.
– Передавай что знаешь. А я хочу спать…
Горчаков поторопился во дворец: наступил уже час обеда. В смущении он лепетал перед разгневанным Павлом, что Суворов растерялся в присутствии особы его величества, что он готов служить, если на то последует высочайшее соизволение.
Павел отпустил Горчакова, сказав:
– Если, сударь, не вразумите дядю, будете отвечать вы!
Но тому оказалась непосильной задача вразумления Суворова.
Павел I продолжал свое, не стесняясь, – прямо с развода отправлял генералов в крепостные казематы. Суворов продолжал шалить на разводах. Притворялся, что новая, павловской формы, шляпа не держится у него на голове, ронял ее к ногам Павла. Путался между рядами взводов, проходивших церемониальным шагом. Делая вид, что никак не может сесть в карету, так как мешает шпага нового образца, Суворов забегал к карете то с одной, то с другой стороны, и это продолжалось подолгу.
Павел I после каждой встречи с Суворовым накидывался на молодого Горчакова, которому никак не удавалось вразумить дядю.
Горчаков выдумывал для императора мягкие и верноподданнические ответы Суворова, а дяде передавал не возмущенные выкрики Павла, а снисходительные и милостивые слова.
Долго такая игра продолжаться не могла. Павел I сдался и, снисходя к просьбе Суворова, переданной ему Горчаковым, разрешил Александру Васильевичу опять ехать в деревню.
Суворов вернулся в Кончанское. Но 6 февраля 1799 года туда приехал флигель-адъютант генерал Толбухин с письмом от Павла. Император писал Суворову: