Александра Федоровна. Последняя русская императрица
Шрифт:
Но «старец», видимо, закипая от гнева, продолжал:
— Я против любой войны, матушка. Люди доброй воли всегда могут договориться, все уладить… Батюшка не должен совершать такой тяжелой ошибки, она будет смертельной для его царствования. Нельзя допустить кровопролития…
Александра искала нужные, подходящие слова, чтобы защитить царя, объяснить этому мужику возникшую ситуацию.
— Ты слишком чист душой, Григорий, ты человек простой. Но ведь наша страна подписала кое-какие документы, взяла на себя определенные обязательства… Он дал торжественное обещание Балканским странам оказать им помощь в случае нападения на них. Мы должны им помочь…
Но Распутин, все больше распалялся, его лицо побагровело. И он, назидательно покачивая указательным пальцем, продолжал:
— Матушка,
Александра слушала его, и сердце у нее сжималось от боли. Она чувствовала, что этот монах-бродяга прав. Ей тоже была ненавистна сама мысль о войне. Она его подняла и сказала:
— Хорошо, Григорий. Приходи завтра утром. Сам скажешь обо всем царю…
* * *
На улицах Санкт-Петербурга было полно военных, — проходили парады, и тяжелый топот солдатских сапог был похож на ритмические удары молота по булыжной мостовой.
Распутин торопливо шел по площадям, запруженным народом, вдоль набережной, где тоже собирались толпы, чтобы поглазеть на марширующих солдат. Все, казалось, были ужасно веселы. Никого, видимо, не страшили нарастающие признаки близкой войны, которые были заметны в предместьях, особенно, на уличных перекрестках. Бодрые здоровяки со знающим видом обращались с речами к прохожим.
— Турция всегда нас только провоцировала. Наш царь-батюшка абсолютно прав — нужно помочь нашим соседям прогнать турок из Европы, прогнать раз и навсегда!
Эти горлопаны продолжали своими громкими призывами подстрекать толпу:
.— Подумать только, они же настоящие дикари! Да даже не христиане! Царь должен показать им, что мы их не боимся. Пусть лучше оставят в покое наших друзей-славян…
Григорий Ефимович дошел до вокзала. Поезд в Царское Село уже отходил. В своем вагоне он увидел много знакомых лиц, многие узнавали его. Все хотели с ним поговорить. Но он, повернувшись нарочито ко всем пассажирам спиной, разглядывал через окно однообразный пейзаж предместья, порой перемежавшийся лесными рощицами.
Сердце у «старца» сильно колотилось в груди. Он чувствовал, какая на него свалилась ответственность. Царица сама назначила время и место для аудиенции с царем. Так что ему действовать! Он, простой сибирский мужик, обладает гораздо большей силой убеждения, чем все эти хитрые лисицы, переодетые в министерские мундиры, которые только на словах разглагольствовали о благе народа, а сами безжалостно гнали русскую молодежь на войну, хотели превратить этих молодых людей в «пушечное мясо». Казалось, что все эти пушки отстаивали идеи, но их жерла, выплевывающие смертельные заряды, на самом деле служили тем, кто набивал себе карманы, торговцам, которые продавали свой товар, — одни другим.
Григорий не выносил саму идею развязывания войны. Но он не терял надежды перед грозящей опасностью, ведь императрица, как и он сам, хорошо понимала необходимость совместных с ним, Григорием, действий. Она его поддержит, она не позволит своему мужу сотворить такую глупость, на которую его толкает кровожадное окружение.
…В Александровском дворце его не заставили долго ждать. Царь, предупрежденный о визите, принял Распутина в первую очередь, ранее многих важных персон, с головы до ног обвешанных
Распутин вошел. Пылкий настрой заставил его в эту минуту позабыть об обычном ритуальном церемониале. Он, глядя в потолок, с напряженным лицом, большими шагами шел к громадному рабочему столу царя. Он подошел к нему почти вплотную и, стуча кулаком одной руки по раскрытой ладони другой, заговорил, даже скорее закричал:
— Царь-батюшка! Война — дело неугодное Господу. Она наносит Ему оскорбление, ибо посягает на творения Его. Война — это ничто иное, как «избиение младенцев» ради прибылей торговцев, которые наживаются за счет других, ибо сильный угнетает слабого. Люди доброй воли, такие христиане, как мы, обязаны решать все споры иначе, не с помощью бойни и кровопролития.
Царь хотел было его перебить, ответить, но Григорий все более распалялся:
— Я вижу, что в результате не будет победителей ни на одной, ни на другой стороне. Наоборот, все проиграют. Ты знаешь, что Россия только-только пришла в себя от ужасного поражения от Японии. Стоит ли напоминать тебе, как упал престиж России после ее катастрофы на морях? О, ты, самый человечный из всех царей на земле! Ты гораздо лучше своих предков осознал нищету всех нас, своего несчастного, неграмотного народа. Ты стал понемногу улучшать его жизнь, своим указом открыл последнему крестьянину путь к обогащению. У всех у нас теперь появился собственный земельный надел, обильно политой нашими слезами. Так не разрушай сделанного дедом твоим, того, что сделал этот твой хороший министр для страны. Мы только увидали из подземелья свет Божий… Теперь уже не встретишь такой жуткой нищеты в деревнях… старики и дети теперь едят досыта. Хорошие урожаи собираем. Так, царь-батюшка, употреби власть свою великую, выступи против войны, к которой тебя подталкивают все эти люди с черной душой, они же первыми начнут хулить тебя, если победа окажется не на их стороне… Ты человек на диво благочестивый, так вспомни же заповедь Божию, — «не убий!» Это — священная заповедь, как и все заповеди Христа, сына Божьего… Не смей ему перечить, не повиноваться. В Его силах лишить тебя трона. Ибо трон сей не тебе уже принадлежит… Тебе дал его Господь, чтобы ты готовил его для нашего горячо любимого Алексея… Ты ведь не хочешь, чтобы этот чудный ребенок однажды сказал бы, — «по вине моего отца миллионы матерей оплакивают своих сыновей…» Имей в виду, — если твоя армия пойдет на Турцию, здесь, в стране, революции не миновать…
Николай II, немного ошарашенный вольностью «старца», только что вернувшегося из ссылки после сотворенного им чуда в Спале и осмеливавшегося читать нотацию ему, верховному правителю всей России, смешался, не знал, что ему ответить. Но внимая искренним увещеваниям этого простого мужика, который с такой страстностью выступал против войны, он смягчился и внимательно продолжал выслушивать Григория.
Среди многих глупостей, гулявших тогда по столице, была еще одна, — якобы Распутин убедил царя употреблять целительные «тибетские» настойки, приготовленные врачевателем Бадмаевым, из-за чего поведение монарха становилось каким-то неестественно замедленным, а его воля все больше атрофировалась. Вот еще одно из суеверных предположений хулителей Распутина!
Николай, совершенно успокоившись, старался утихомирить и своего собеседника. — Григорий, расскажи-ка ты лучше мне о моих крестьянах, о том, с какими проблемами на земле они сейчас сталкиваются. Ты так здорово умеешь подмечать то, чего им не хватает, то, чего они хотят. Алики, моя дорогая жена, сказала мне, что ты умело отстаиваешь их интересы, и ты куда лучше всех губернаторов знаешь нужды каждого… транспорт… скот… Ты бы сейчас не стоял передо мной, если бы не знал, не был уверен, что я, прежде всего, всем вам Отец, и что жизнь всех вас не менее мне дорога, чем моя собственная… больше не задавай мне никаких вопросов. Ступай с Богом, будь во всем уверен. Я никогда ничего не делаю, прежде как следует не подумав. Все что ты сказал мне, приму к сведению, не забуду ни слова. Ну а теперь ступай к Алексею, расскажи ему какую-нибудь забавную историю. Он так хочет тебя послушать…