Александра и Курт Сеит
Шрифт:
Поэтому домой она сегодня ехала с особым чувством – как в тихую гавань, где можно отдохнуть и все обдумать.
Но к счастью или к несчастью, она не пошла сразу к себе в комнату, как это сделала Валентина, а решила сначала заглянуть к отцу в кабинет. И выходя из гостиной, она столкнулась с горничной, которая несла на подносе почту.
– Я сама отнесу их в папин кабинет. – Шура взяла у нее письма. – А ты подшей кружева к платью Валентины, она скоро вернется, будет сердиться, если не сделано.
– Слушаю-с. – Горничная присела и убежала вверх по лестнице.
Шура, разумеется, просто собиралась отнести отцу письма, никаких других
Барон Крофт.
Так представился главарь грабителей!
Зачем он пишет отцу? Такой ловкий и опасный человек не может просто так прислать письмо, просто чтобы передать привет. Он наверняка что-то задумал, и скорее всего опасное.
Она даже почти забыла о своих собственных переживаниях. Воровато оглянулась, взяла конверт и после небольшого колебания вскрыла его. Если все будет в порядке, то придумает что-нибудь. Скажет, что спутала вон с тем письмом, где, похоже, счета от модистки.
Но увы, самые худшие ее опасения подтвердились. Напечатанное на машинке письмо гласило:
«Если г-н Верженский не желает, чтобы письмо, в котором он высказывает опасные политические взгляды, было передано г-ну Протопопову, пусть он приготовит десять тысяч рублей наличными. Инструкции будут переданы ему дополнительно».
Это… шантаж?
Грязный, подлый шантаж!
У Шуры от возмущения даже щеки запылали. Как смеет этот негодяй их шантажировать?! Да что он себе позволяет?! Отец никогда не написал бы ничего опасного, и взгляды у него вполне умеренные!
Она решительно зашагала к кабинету. Надо показать папе это ужасное письмо, и пусть он сам передаст его в полицию, может быть, это поможет найти грабителей.
Но у самых дверей она услышала, как отец диктует секретарю письмо (сам он не любил лишний раз писать, пальцы болели из-за артрита):
«С продовольствием стало совсем плохо, города голодают, в деревнях сидят без сапог, и при этом все чувствуют, что в России всего вдоволь, но что нельзя ничего достать из-за полного развала тыла. Москва и Петроград сидят без мяса, а в то же время в газетах пишут, что в Сибири на станциях лежат битые туши и что весь этот запас в полмиллиона пудов сгниет при первой же оттепели. Все попытки земских организаций и отдельных лиц разбиваются о преступное равнодушие или полное неумение что-нибудь сделать со стороны властей. Каждый министр и каждый начальник сваливает на кого-нибудь другого, и виноватых никогда нельзя найти. Ничего, кроме временной остановки пассажирского движения для улучшения продовольствия, правительство не могло придумать. Но и тут получился скандал. Во время одной из таких остановок паровозы оказались испорченными: из них забыли выпустить воду, ударили морозы, трубы полопались, и вместо улучшения только ухудшили движение. На попытки земских и торговых организаций устроить съезды для обсуждения продовольственных вопросов правительство отвечает отказом, и съезды не разрешаются. Приезжавшие с мест заведовавшие продовольствием толкаются без результата из министерства в министерство, несут свое горе председателю Государственной думы, который в отсутствие Думы изображает своей персоной народное представительство».
Шура в нерешительности остановилась. Пожалуй, не стоит спешить. Письмо можно отдать отцу и завтра, перед его отъездом в клинику профессора Егорова.
Если вообще стоит его отдавать. Надо подумать.
Глава 8
Барон
Ничего Шура в итоге отцу не сказала.
Всю ночь проворочалась, раздумывая, как ей лучше поступить, но так ничего и не решила. С одной стороны, разумно было бы предупредить его, вдруг в письме на самом деле было что-то опасное.
Она еще ни разу не слышала, чтобы отец высказывался о политике и действиях властей так резко, как вчера, диктуя письмо секретарю. Но она ведь никогда и не читала его переписку с друзьями и деловыми партнерами. А вдруг его взгляды гораздо радикальнее, чем она думала, и он просто скрывал их, чтобы не раздражать консервативно настроенную жену? И кто знает, насколько радикальнее и в какой форме он их выражал.
С другой стороны, Шура совсем не хотела обременять отца такой заботой прямо перед тем, как ему ложиться в клинику. Зная его, она вообще опасалась, что он отложит осмотр. А ведь здоровье его ухудшается день ото дня, они и так слишком много времени потеряли. Нет, так рисковать нельзя ни в коем случае.
В итоге она задремала лишь под утро, а к приезду профессора Егорова встала с головной болью, невыспавшаяся и, что хуже всего, так ничего и не решившая.
Впрочем, это в какой-то степени оказалось к лучшему. Пока они ждали отца, профессор заговорил о важности обследования, серьезности ситуации, необходимости соблюдать режим, диету и психологическое равновесие. И в частности сказал им с Валентиной:
– Надеюсь, вы понимаете, что любое волнение пагубно сказывается на состоянии больного человека? Наше здоровье во многом зависит от нашего внутреннего самочувствия. Поэтому я настоятельно рекомендую вам по возможности ограждать Юлиана Матвеевича от любой негативной информации.
– То есть скрывать от него все плохое? – уточнила Валентина, сейчас, видимо, не намеренная терять время на светские недомолвки.
– По возможности, – повторил профессор Егоров. – Все, что не является жизненно важным и требующим его немедленного вмешательства, может подождать. Учтите, серьезное потрясение может окончательно подорвать его здоровье.
Он резко замолчал и поднялся навстречу вошедшему Юлиану Матвеевичу. Они обменялись рукопожатиями.
– Мой экипаж ждет вас, – сообщил профессор.
– Благодарю. – Юлиан Матвеевич повернулся к дочерям. – Не скучайте, мои милые. – Он поцеловал в лоб Валентину, потом Шуру и нарочито бодрым голосом сказал: – Оставляю вас на попечение Надежды Васильевны. Не вздумайте сидеть дома и переживать. Развлекайтесь, ходите на концерты, в театр, на приемы; вернусь – обязательно проверю, где вы бывали. Ну-ну, не шмыгать носами! Меня не будет всего неделю.
После его отъезда Шура с Валентиной, обе с красными глазами, разошлись по своим комнатам, собирать вещи для переезда к тете Надин, а на самом деле, конечно, чтобы спокойно поплакать.
Шура подозревала, что болезнь отца куда серьезнее, чем он говорит. И еще она подозревала, что Валентина думает то же самое. Но обсуждать этот вопрос с сестрой она не решалась. А вдруг та знает больше нее? Вдруг состояние отца еще тяжелее, чем ей кажется? Об этом даже думать страшно. Нет-нет, не надо это обсуждать. Лучше уж делать вид, что все хорошо.
Но в одном она теперь была уверена – хорошо, что она не сообщила отцу о письме. Его бы это в любом случае расстроило, а если письмо и в самом деле опасное – это была бы та самая негативная информация, от которой профессор Егоров велел его беречь.