Александра и Курт Сеит
Шрифт:
– Да что там такое?
Таня наклонилась к ней и почти шепотом, словно их кто-нибудь мог услышать, пояснила, сдерживая смех:
– Там один богатый господин сечет юную девицу розгами, и они оба получают от этого сладострастное удовольствие.
Шура сдавленно ахнула и покраснела, а Таня многозначительно кивнула.
– По этому роману сделано кино, но я не решилась пойти в синематограф – испугалась, что меня кто-нибудь узнает.
Она хотела добавить еще что-то, но на соседней церкви зазвонили колокола, сообщая о конце обедни, и Шура, попрощавшись, поспешила убежать, прежде чем кто-нибудь
Сеита вопреки Шуриным надеждам на приеме не оказалось. Зря только торопилась и нервничала, что тетя Надин и Валентина слишком медленно собираются. Оставалось изо всех сил изображать для них интерес к Петру Бобринскому и дожидаться прихода Сеита.
Но прошло не меньше двух часов, а он так и не появился. Шура уже устала караулить входную дверь и улыбаться, чтобы ее ни в чем не заподозрили. В конце концов она решила, что глупо все время крутиться в танцевальной зале. Сеит же не на пять минут заглянет. Она вполне может подождать его и в гостиной или в каком-нибудь из кабинетов, где можно вновь подумать над своим планом возвращения писем.
Так что она после очередного танца сказала кавалеру, что у нее разболелась голова, и ускользнула в одну из дверей. Там, насколько она поняла, были комнаты, где гостям можно было отдохнуть от толпы. Оставалось только надеяться, что других отдыхающих не окажется.
Однако две первые комнаты, в которые она заглянула, ее надежд не оправдали – в одной сидела веселая компания и о чем-то болтала, а в другой молодой человек и девушка стояли в разных углах и преувеличенно внимательно разглядывали картины на стенах. Шура поняла, что помешала, и поспешно ретировалась.
Следующим оказался чайный кабинет, где была всего одна-единственная дама, которая, правда, оглядела ее неприязненным взглядом и, ничего не сказав, быстро ушла обратно в зал. Шура же села на диван, мысленно пытаясь понять, чем вызвана такая неприязнь, они ведь даже не знакомы. Она смутно припоминала только, что это какая-то баронесса, которую ей показали на одном из приемов и сказали, что это весьма известная светская львица. И что эта львица против нее имеет?
Шура оперлась локтем на одну из диванных подушечек и вдруг ощутила там что-то твердое.
Под подушкой нашлась забытая кем-то книга со странным названием «Марево». Хотя и по обложке можно было догадаться, что это один из модных современных романчиков, которые Шуре запрещала читать мама, утверждая, что они «совершенно безнравственны». И естественно, из-за этого ей еще больше хотелось прочитать хотя бы один – чтобы самой убедиться в их безнравственности. А уж после утреннего рассказа Тани – тем более.
Она раскрыла книгу на том месте, где между страниц была вложена бумажка. Заметила мельком, что на той было написано: «За час до полуночи, там же, где и всегда». Кто-то заложил книгу запиской и забыл. Впрочем, Шуру куда больше интересовал роман, а не чужие закладки.
«На лугу пахло сеном и летали над скирдами тонкие белые паутинки. Они молча, точно движимые одним общим желанием, свернули с дороги и, мягко ступая по зеленому ковру еще живущей травы, опустились на откос одной из скирд… Она полулежала тут, около, слегка вдавленная в сено, в летнем светлом платье с
Он потянулся к ней, тоже весь молодой и горячий, и беззвучным долгим поцелуем приник к ее губам.
Она не шевельнулась, только сильнее вздрогнули ресницы, а зрачки расширились и стали темными и глубокими. Под тонкой кофточкой он почувствовал ее грудь впервые такой близкой, доступной. «Любочка, моя детка», – кидал он короткие слова, идущие помимо воли и наполняющие собой все его тело торжествующевосторженной музыкой… От его резких, порывистых движений они сползли чуть-чуть ниже с душистого сена, и стройные, гибкие, в черных чулках ноги Любы обнажились из-под целомудренно скрывавших их юбок… Тогда охваченная общим порывом солнечной радости, Люба приподнялась и вздрагивающими, плохо слушающимися руками стала расстегивать на груди белую кофточку… Илью захватил этот восторг золотого солнца, поднял и понес его мысли в радужной огненной пляске. И он прижался губами к белеющей коже, между скрытыми, еще вздрагивающими грудями.
Тогда она вскрикнула коротким, захлебнувшимся криком, упала навзничь и замерла – вся знойная и пахнущая сеном и солнцем, покорная в его цепких объятиях, рвущих ее платье и слепо ищущих… Ей было больно, но не было жаль этой боли. Она горячими волнами разливалась по телу и говорила о нем…»
Послышались чьи-то шаги, и Шура поспешно захлопнула книгу и сунула ее обратно под подушку. Щеки ее горели, да и уши, похоже, тоже. Понятно, почему мама запрещала такое читать. Как вообще можно позволять такое печатать?! Это ужасно… и ужасно завлекательно. У нее до сих пор подрагивали руки и слегка ныло в животе.
Шаги, к счастью, затихли, кто-то просто прошел мимо. Но Шура все же встала, решив побыстрее уйти. Ей казалось, что кто бы сейчас ни вошел, он по одному ее взволнованному виду догадается, что она читала, и тогда ей останется только со стыда сгореть. А еще надо уйти подальше от этой книги, потому что руки так и тянутся снова достать ее из-под подушки и прочитать еще что-нибудь такое же неприличное, но притягательное.
Но стоило ей подойти к выходу, как снова послышались шаги, и на этот раз они точно направлялись к этой комнате. Дверь распахнулась, и Шура столкнулась… с Сентом.
Он явно не ожидал ее здесь увидеть.
Они оба на несколько мгновений замерли, не зная, что сказать. Взгляд Сеита растерянно и как-то непривычно виновато метнулся от нее к дивану. Такой взгляд она видела у него только один раз – в Москве, когда он понял, что поцеловал школьницу, да еще и сестру своего друга. Взгляд человека, который сделал что-то не то и был пойман на месте «преступления».
Шура оглянулась на диван – под подушкой была хорошо видна книга. Теперь она поняла – ну конечно, книга была той баронессы, с которой они столкнулись на входе в чайный кабинет. Та приходила оставить роман под подушкой. А предназначался он Сеиту. Как и записка «За час до полуночи, там же, где и всегда». За ними он и пришел.