Александра и Курт Сеит

Вильчинская Мария

Шуру от таких неаппетитных подробностей слегка замутило, но не настолько, чтобы она не заметила, с каким удовольствием Таня их зачитывает.

– Ты была с ним знакома? – осторожно поинтересовалась она. – С Распутиным.

Таня аккуратно сложила листок с заключением судмедэксперта, спрятала его обратно в сумочку и только тогда ответила:

– Да. Однажды одна из наших балерин, состоящих в приятельских отношениях с фрейлиной императрицы Анной Вырубовой, спросила меня – не хочу ли я увидеть Распутина поближе. А я была так молода и глупа, что захотела.

– И? – Шура взяла ее за локоть и усадила на диван, а сама села рядом. – Не пугай меня.

Таня скривила губы в подобии улыбки.

– Ничего

страшного не произошло, слава Богу. Просто это было очень противно. Мне назначили день и час, и в указанное время я приехала в квартиру Марии Александровны Никитиной, на Пушкинской улице. Войдя в маленькую столовую, я застала уже всех в сборе. За овальным столом, сервированным для чая, сидели шесть-семь молодых интересных дам. Двух из них я знала в лицо – встречала на приемах и в театре, но близко ни с кем не была знакома. Понятно было только, что все они одного круга – гораздо выше меня по положению, я бы даже сказала, что скорее всего из самых аристократических семей. Они пили чай, вполголоса оживленно беседовали между собой, все казалось таким мирным и приличным…

Таня поморщилась и на минуту замолкла, теребя перчатки. Видно было, что вспоминать все это ей очень неприятно.

– Я поклонилась, – продолжила она наконец, – села рядом с хозяйкой у самовара и беседовала с ней, пока не услышала как бы общий вздох – Ах! – пронесшийся над комнатой. Я подняла глаза и увидела в дверях, расположенных в противоположной стороне, откуда я входила, могучую фигуру – первое впечатление – цыгана. Высокую мощную фигуру этого человека облегала белая русская рубашка с вышивкой по вороту и застежке, на талии был крученый пояс с кистями, черные брюки навыпуск и русские сапоги. Но ничего русского в нем самом не было. Черные густые волосы, большая черная борода, смуглое лицо с хищными ноздрями носа и какой-то иронически-издевательской улыбкой на губах – лицо, безусловно, эффектное, но чем-то неприятное. Первое, что привлекало внимание, – глаза: черные, раскаленные, они жгли, пронизывая насквозь, и его взгляд на тебя ощущался просто физически, нельзя было оставаться спокойной. Мне кажется, он действительно обладал гипнотической силой, подчиняющей себе, когда он этого хотел… – Она прерывисто вздохнула и пробормотала: – Шура, позвони, чтобы мне подали воды, пожалуйста.

Шура торопливо звякнула в колокольчик, отдала распоряжение горничной и взяла Таню за руку.

– С тобой все хорошо? Можешь не рассказывать дальше, если тебе это неприятно.

Но та покачала головой.

– Нет, я слишком долго держала это в себе. Джелилю некоторых унизительных для женщин подробностей не расскажешь, а больше мне не с кем было поговорить.

Она выпила воды и продолжила:

– Кроме меня там все были ему знакомы. И видела бы ты, как они наперебой старались ему угодить, привлечь его внимание.

А он развязно сел за стол, обращался к каждой по имени и на «ты», говорил броско, иногда пошло и грубо, подзывал к себе, сажал на колени, ощупывал, поглаживал, похлопывал по мягким местам, и все «осчастливленные» – млели от удовольствия! – Она содрогнулась от отвращения. – Смотреть на это было противно и обидно за женщин, унижающихся, потерявших и свое женское достоинство, и фамильную честь. Я чувствовала, как кровь приливает к лицу, мне хотелось закричать, стукнуть кулаком, что-то сделать. Сидела я почти напротив «высокого гостя», и я уверена – он прекрасно чувствовал мое состояние и, издевательски посмеиваясь, каждый раз после очередного выпада упорно вонзал в меня глаза. Я была новым, неизвестным ему объектом…

– Я бы убежала, – пробормотала Шура, разделяя ее отвращение. Господи, какая мерзость! До нее доходили сплетни о распутстве царского любимца, но она думала, что речь идет об уличных женщинах, а никак не о благородных дамах.

– Надо

было так сделать, – согласилась Таня, – но меня словно пригвоздили к месту его демонические глаза. Я сидела, дрожала от гадливости, но не могла сделать ни шага. А он еще, нахально обращаясь к кому-то из присутствующих, произнес: «Ты видишь? Кто рубашку-то вышивал? Сашка!»

– Кто? – удивилась Шура.

На губах Тани скользнула неприязненная усмешка.

– Государыня Александра Федоровна. Ты представляешь, какая гадость! И больше даже не в том, что это правда, а в том, что он это сказал! Ни один порядочный мужчина никогда не выдал бы тайны женского чувства. У меня от напряжения в глазах темнело, а распутинский взгляд нестерпимо сверлил и сверлил. Я отодвинулась ближе к хозяйке, стараясь укрыться за самоваром. Мария Александровна уже заметила, что я как-то странно себя веду, и с тревогой посмотрела на меня. Но тут Распутин сказал: «Машенька, хочешь вареньица? Поди ко мне».

– И она пошла? – Шура поверить не могла, что светские дамы безропотно сносили такое обращение.

– Не просто пошла, – с брезгливостью ответила Таня. – Эта «Машенька» торопливо вскочила и с восторгом побежала к нему. И тут Распутин, представь себе, закидывает ногу за ногу, берет ложку варенья и опрокидывает ее на носок сапога. «Лижи!» – повелительно говорит он.

Шуре казалось, что она слушает какую-то невероятную сказку.

– А она?

– Стала на колени и, наклонив голову, слизала варенье… – Таня вновь скривилась от отвращения. – Больше я не выдержала. Вскочила, выбежала в прихожую, не прощаясь, не помню, как надела шляпу, как бежала по Невскому. Пришла в себя только у Адмиралтейства, домой мне надо было на Каменноостровский, я в то время там жила, а ноги уже не держали, пришлось брать извозчика. Полночи я проревела и просила никогда не расспрашивать меня, что я видела, и сама ни с подругами, ни с Джелилем об этом не говорила и с Марией Александровной Никитиной тоже больше не виделась. С тех пор я не могла спокойно слышать имени Распутина и потеряла всякое уважение к нашим «светским» дамам, а главное – к царской чете.

– Это ужасно! – Шура обняла ее. – Не представляю, что бы я чувствовала на твоем месте.

Таня неожиданно всхлипнула и прошептала:

– Это еще не все! – Она подняла лицо с Шуриного плеча и посмотрела ей в глаза.

– Как-то горничная позвала меня к телефону, я подошла и услышала в трубке голос этого негодяя.

– Боже мой! – ахнула Шура. – Чего он хотел?

– Не знаю точно. Я сразу же сказала, что знаю, кто говорит, а потому разговаривать не желаю. Бросила трубку и велела горничной не отвечать. Но меня так напугало, что он знает, где я живу! Со страху я сделала глупость – рассказала об этом звонке Джелилю.

– Но почему же глупость?

– А ты представляешь, в какую он пришел ярость? Я испугалась еще больше – ведь он мог наделать глупостей, пойти бить «святого старца» или что похуже. Это могло навсегда погубить его. Ты знаешь, какое влияние Распутин имел на Александру Федоровну? Она отказала Великому князю Дмитрию Павловичу в руке цесаревны Ольги только потому, что он не любит Распутина! Представляешь, что было бы с простым офицером, осмелившимся конфликтовать с этим демоном?

Шура молча кивнула, вспоминая вчерашнюю ночь и всплеск темной воды в проруби, когда туда бросали недвижное тело. Кто это сделал? Неужели поручик Камилев имеет к этому отношение? Нет, не может быть, Сеит с грабителем ясно говорили, что это сделал человек православного вероисповедания и близкий к престолу. Тогда значит… Дмитрий Павлович? Ну конечно, как она сразу не догадалась, зачем там находился Сеит. Он не мог участвовать в таком деле, ведь он тоже мусульманин, как Камилев, но подстраховывать своего покровителя вместе с другими офицерами вполне мог.