Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка
Шрифт:
— Ну милости прошу в наши северные края.
Через Скандинавию Шляпников осуществлял связь между эмиграцией и большевистскими комитетами внутри России.
Он пригласил её за свой стол.
— Позвольте за вами поухаживать, Александра Михайловна. Что будете, чай или кофе?
— Пожалуй, чай. Кофе в Скандинавии готовить не умеют.
— Да уж точно. Это вам не Париж. И даже не Вена... С кем-нибудь из местных товарищей уже встречались?
— Я целую неделю вообще не выходила из гостиницы. Когда кругом такое безумие, не хочется никого
— Напрасно вы так, — участливо, почти нежно произнёс Шляпников. — Далеко не все сейчас сошли с ума. Надо только оглядеться и прислушаться, и вы услышите людей с трезвыми голосами.
— Где вы слышали такие голоса? — Её губы скривились в болезненной усмешке.
— В Берне.
— Ленин? Так он же одиночка. Кто за ним стоит? Зиновьев, ну вы, кто ещё?
— Нас с каждым днём становится всё больше.
— Большевистская фракция — это изолированная кучка заговорщиков, возглавляемая диктатором-фантазёром!
Шляпников поперхнулся. Откашлявшись, он отложил в сторону бутерброд с ветчиной, вытер губы салфеткой и поднялся из-за стола.
— Я вам отвечу по-рабочему, по-простому. Я сызмальства себе на хлеб вот этими руками зарабатываю и правду нашу рабочую не по книжкам знаю. Я, сударыня, с большевиками с 1903 года, потому как нутром своим понял, что нам, рабочим, за Лениным надо идти, а не за всякими там аксельродами, которые в Цюрихе кефиром торгуют.
— Александр Гаврилович, милый, простите меня, я совсем не хотела вас обидеть. — Александра коснулась руки Шляпникова. — Господи, что же это делается с миром, с нами со всеми! Среди всего этого кошмара на чужбине встречаются два русских социал-демократа и первым делом ссорятся... — Голос её опять задрожал. — Ссорятся...
Александра стала судорожно искать в ридикюле платок.
— Да уж и в самом деле чертовщина какая-то, — примирительно сказал Шляпников, опускаясь на стул. — Возимся чего-то, как мыши в норе, пищим, а окрест себя взглянуть подчас и забываем. Знаете что, Александра Михайловна, давайте махнём на море! Это ж подумать только, какая погода нынче стоит. На дворе сентябрь, а теплынь, как в июле. Настоящее, извиняюсь, бабье лето. — Шляпников украдкой взглянул на Александру и покраснел.
Александра невольно усмехнулась и велела ему подождать, пока она переоденется.
Станция пригородной электрички находилась в десяти минутах ходьбы от моря. Идти нужно было через сосновый лес. Воздух был напоен ароматом хвои и пьянящей морской свежестью.
Море плескалось возле самого леса. На горушке под соснами они приметили деревянный стол с двумя скамейками простой и прочной конструкции, напоминающей козлы.
Они сели лицом к морю.
Дул лёгкий ветерок. Бледное небо было безоблачным. Серовато-голубое море чуть волновалось. Мелкие барашки волн торопливо неслись к плоскому берегу.
— Хорошо-то как, Господи! — вырвалось у Шляпникова.
«Может быть, удастся загореть», — подумала Александра, подставляя лицо солнцу. Она сложила зонтик
— Взгляните, Александр Гаврилович, такие маленькие, ничтожные, а чудесно организованные, не то что люди. До чего же досадно за человечество! За глупость людей, позволяющих капиталу управлять собой, вовлекать себя в мировую бойню... Господи, что же сделать, чтобы остановить войну?
— Оборотить оружие против тех, кто эту войну развязал. Превратить империалистическую войну в войну гражданскую.
— Будет ли война империалистической или гражданской, она останется войной, — вздохнула Александра. — По-прежнему будут литься реки крови, миллионы сильных здоровых юношей по-прежнему будут превращаться в зловонное, гниющее месиво.
— Мировая гражданская война приведёт к мировой революции, а добренький пацифистский мир лишь укрепит господство капитализма. — Шляпников сжал кулаки. — Выступать сейчас с лозунгами мира — это такое же предательство дела революции, как голосовать в парламентах за военные кредиты.
Лицо Александры исказила гримаса страдания. Она обхватила голову руками и склонилась над столом.
Шляпников растерялся. Поначалу он молча ждал, пока она успокоится. Потом встал, обошёл скамейку и, подойдя к Александре, стал осторожно гладить её плечи.
Она продолжала сидеть, не поднимая головы.
— Александра Михайловна, родная вы моя, не убивайтесь так. Всё будет хорошо. Как-нибудь одолеем.
Он опустился на колени и поцеловал золотистый пушок на её затылке.
— Нет! Так не надо! Встаньте, отойдите! — не меняя позы, глухо проговорила она. — Я никогда не буду принадлежать к вашей фракции.
— Эхма! — в сердцах произнёс Шляпников и зашагал к морю.
Александра подняла лицо, достала из ридикюля зеркальце. Погасшими глазами на неё смотрела немолодая, осунувшаяся женщина. По щекам растеклась краска.
«Как же я такая страшная пойду домой», — пронеслось у неё в голове.
— Александр Гаврилович! — позвала она Шляпникова.
Через минуту он подошёл к скамейке.
— Я в таком виде в город не могу ехать. Мне необходимо искупаться. Садитесь вот так, спиной к морю. И не оборачивайтесь.
— Вот и правильно, так-то оно лучше будет. А я пока делом займусь. Владимиру Ильичу в Швейцарию письмишко надо набросать.
Крупными квадратными буквами Шляпников стал заполнять странички блокнота. Он сообщал Ленину о своей нелегальной поездке в Петроград, о положении в партийных комитетах, о настроениях среди рабочих, отчитывался о поставках литературы из континентальной Европы через нейтральную Швецию в Россию.
Черновой отчёт занял двадцать страничек блокнота. Сказано вроде всё. Можно поставить точку. Что же это Александра Михайловна так долго купается. Он с беспокойством обернулся.