Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка
Шрифт:
Через полчаса за ней тяжело и бесшумно закрылась дверь одиночной камеры женской тюрьмы Кунгсхольмен.
Из маленького зарешеченного оконца был виден кусочек озера Мелар. Тюрьма — почти в центре Стокгольма.
После ужина надзирательница принесла вечерние газеты. Разумеется, только правые. Обозреватель «Стокхольмс Дагбладет» Силенс злобно выл на русскую агитаторшу Коллонтай, посмевшую злоупотреблять шведским гостеприимством. «Ню Даглиг Алеханд» обрушивалась не только на Коллонтай, но и на лидера социал-демократов Брантинга. Оказывается, он выступил в парламенте с резким протестом против намерения правительства Хаммаршельда выслать Александру в Россию.
«Неужели шведы пойдут на это?»
Потянулись нескончаемые тюремные дни, наполненные
Прошла неделя, показавшаяся Александре вечностью, и на пороге её камеры появился долговязый следователь. Он объявил, что король особым распоряжением навеки высылает госпожу Коллонтай за пределы Швеции. Однако правительство предоставляет ей право самой назвать страну, в которую она хотела бы выехать.
Александра с облегчением вздохнула и назвала Данию. Всё-таки оттуда ближе к Швейцарии, к Ленину.
Ей принесли вещи, оставшиеся в пансионе «Карлсон», и предупредили, что переводят в Мальме.
Там её опять поместили в крепость, пока шло оформление каких-то документов.
Бумаги ей вручил сам комендант крепости.
— Прощайте, фру Коллонтай, — сказал он, пожимая ей руку. — Будьте счастливы и помните, что появляться в Швеции вам запрещено навеки.
Навеки! Как часто мы необдуманно-поспешно бросаемся этим словом. Вправе ли мы вообще произносить его, если невечны мы сами, и прежде всего наши чувства? «Навеки!» — это как вздох, сопровождающий наш восторг или негодование. Удержаться от этого вздоха не в силах даже короли.
Пройдёт всего восемнадцать лет, и король Швеции Густав V на торжественном приёме в своём дворце, забыв о своём указе, с почтением склонит голову перед Александрой, принимая у неё верительные грамоты полномочного представителя первого в мире государства рабочих и крестьян!
В Копенгагене Александра и Шляпников поселились в тесной комнатушке захудалого пансиона. Что-либо поприличнее было им не по карману — из-за войны цены в Дании подскочили вдвое.
Несмотря на тесноту, друг другу они не мешали. Шляпников целыми днями бегал по делам, а Александра, обложившись трудами Ленина, старалась ещё глубже постигнуть суть ленинской мысли. Она понимала: быть большевичкой — значит непрерывно учиться и непрерывно работать.
В Берне Ленин начал издавать журнал «Коммунист», и она готовила к первому номеру статью «Почему молчал пролетариат Германии в июльские дни». Ей нравилось название нового журнала. Социалисты перестали быть выразителями чаяний пролетариата. Социал-соглашатели опоганили это слово, осквернили, запачкали кровью.
Чтобы сдать статью к сроку, досиделась до ночи. И только поставив точку, заметила, что уже два часа, а Шляпникова всё нет.
Растягивая время, неторопливо разделась. Лёжа в кровати, напряжённо прислушивалась к ночным звукам.
Кто-то сладко похрапывал, кто-то кашлял.
Тихо, пусто.
Пробили башенные часы.
Динь-динь, динь-динь.
Половина третьего.
В этот момент в замочной скважине зашевелился ключ, и в комнату на цыпочках вошёл Александр с большой картонной коробкой в руках. Осторожно, стараясь не шуметь, он поставил коробку на табуретку и стал снимать пальто.
— Саша, почему ты так поздно? — спросила Александра, включив ночник.
— Шура? Ты не спишь? — Шляпников вздрогнул и резко обернулся. Задетая им табуретка опрокинулась и вместе с коробкой упала на пол. Из лопнувшего бока коробки посыпались маленькие бумажные квадратики.
— Господи! Что это? — Александра приподнялась на кровати.
— Да это так... случайно, — пробормотал Шляпников, складывая квадратики обратно в коробку.
— Что «случайно»? — стараясь быть спокойной, спросила Александра. — Покажи мне, что ты рассыпал.
Покраснев как мальчишка, Шляпников протянул ей один из валявшихся квадратиков. Она поднесла его к свету. Одна сторона пакетика была без всяких надписей, а на другой была приклеена немецкая этикетка:
То ли от неожиданности, то ли от омерзения Александру передёрнуло.
— Объясни мне, что всё это значит.
Шляпников устало опустился на кровать и охрипшим голосом спросил:
— Шуринька, ты сейчас пишешь статью для журнала «Коммунист»?
— Какое это имеет отношение к презервативам?! — не выдержав, воскликнула она.
— Самое прямое. Как ты думаешь, где Владимир Ильич берёт деньги на издание дорогостоящих журналов, газет и брошюр? Откуда берутся средства на мои поездки в Петроград и по Скандинавии? Ты молчишь? Никакими партийными взносами не покрыть этих огромных расходов. Чтобы задушить капитал, нам, большевикам, необходимо этот капитал добыть. Правительства воюющих стран продолжают тайно торговать друг с другом. На фронтах властвует смерть, а в столицах бурлит жизнь. Людям нужны продукты, лекарства, фабричные изделия. Копенгаген — в центре торговли между странами Антанты и центральными державами. Некоторые социал-демократы участвуют в этой торговле, не отстают и большевики. Не спрашивай меня об именах и деталях. Я не имел права тебе говорить даже того, что сказал. Ну, а эти презервативы... Утром я их вместе с ленинскими брошюрами отправлю с надёжными людьми в Стокгольм, а оттуда их пошлют в Гельсингфорс и Петроград. За презервативы в России можно будет получить хорошие деньги, на которые мы издадим новые ленинские брошюры... Мой тебе совет, Шуринька, уезжай из. Копенгагена. Я в этих делах уже давно погряз, и мне из них не вырваться, а ты не марайся. Ты говорила, что норвежские товарищи предлагали тебе обосноваться в Христиании [24] . Поезжай. Я закончу тут всё и через пару недель к тебе приеду...
24
Христиания, Христианин — название г. Осло в 1624-1924 гг.
В начале февраля 1915 года Александра сошла с парохода на вымощенную большими гранитными плитами набережную норвежской столицы.
Она не представляла себе, что Христиания так живописна. Над перламутровым фиордом нависал огромный лесистый холм, по которому были раскиданы синие, розовые, голубые, лиловые домики. А почти у самой вершины холма выделялось большое тёмно-красное пятно — деревянный «Турист-отель», в котором и поселилась Александра. Её комната была не в главном изысканно новомодном здании гостиницы, а в расположенном чуть ниже скромном филиале — тёмно-красной избе с белыми рамами окон. От красного домика до железнодорожной станции Хольменколлен — двадцать минут ходьбы. А оттуда всего полчаса езды на электричке до центра Христиании.
Вокруг гостиницы — запушённые снегом сосны и ели, а внизу — Христиания и фиорд. Покой и тишина. Изредка слышится перезвон бубенчиков и скрип санных полозьев. Жизнь словно остановилась, застыла в покое, как эти ели и сосны, занесённые снегом. Не верится, что где-то творятся ужасы, льётся кровь.
В красном домике так тихо, так убаюкивающе просто и уютно. И как бы в довершение прелести тишины и красоты — льющаяся откуда-то красивая, нежная, чарующая музыка Грига.
Хозяйка гостиницы фрекен Дундас объяснила, что в одной из комнат отеля стоит рояль самого Грига. Эта комната не сдаётся. Изредка вдова Грига приезжает сюда играть «его» вещи, на «его» рояле. Что скрывается за этим паломничеством? Почему здесь остался его рояль? Быть может, с этой комнатой связаны какие-нибудь дорогие воспоминания? Когда слушаешь эту тонкую, простую игру, сладко-грустно щемит сердце. Совестно в такое страшное время наслаждаться покоем и красотой. Но, наверное, это необходимо. Только здесь Александра почувствовала, как устали нервы. Ночью то и дело сердцебиения, затекает то рука, то нога. Надо смотреть на пребывание здесь как на курс лечения!