Александровскiе кадеты. Смута
Шрифт:
Страх никогда не оставляет тебя в атаке, это ложь, что «азарт боя» вытесняет всё, Федору было страшно. Страх, однако, можно заглушить — и его заглушила «фёдоровка», выплёвывая пулю за пулей туда, где ожил пулемёт красных.
Трудно сказать, Федору ли повезло зацепить первого номера расчёта, но пулемёт вдруг заглох, а в следующий миг Две Мишени уже упруго вскочил на ноги.
Дроздовцы первыми ворвались в окопы, кто-то из красных поднимал руки, но только солдаты. Матросы не сдавались, как не сдавались они и в Юзовке.
Воротников, рыча, спрыгнул в траншею, его «гочкис», с которым Севка не расставался
И потом как-то сразу всё стихло — правда, пришлось вместе со вменяемыми дроздовцами останавливать несколько их сотоварищей, потерявших голову и искавших мести — порывались добить раненых и расстрелять пленных.
Пленных, впрочем, было немного. Матросы погибли все, ни один не отступил; десятка два людей в солдатских шинелях потерянно топтались, высоко подняв безоружные руки. Одного, явно раненого, поддерживало двое.
… — «Первый отдельный отряд имени мировой революции», — прочёл Две Мишени на подобранном знамени. Знаменосец лежал тут же, с разрубленной головой — древко он не выпустил даже мёртвым, пальцы пришлось разжимать.
— Эй, твоё благородие! — зло бросил один из тех, что держали раненого. — Дай хоть бинт, перевязать! Кровью ж изойдёт!..
Солдат глядел смело, хотя его и самого попятнало.
Подошёл офицер-дроздовец, подпоручик, в правой руке шашка, в левой — наган. Амбидекстер.
Подошёл офицер-дроздовец, подпоручик, в правой руке шашка, в левой — наган. Амбидекстер. Спрятал револьвер в кобуру, извлёк из полевой сумки бинт, протянул пленному. Прищурившись, взглянул на раненого. Резким движением задрал тому левый рукав шинели.
— Храбре-ец… — протянул дроздовец с неопределённым выражением. — Звезду так и не снял…
На левом рукаве потемневшего от крови кителя красовалась комиссарская звезда.
— Оставьте его, подпоручик, — резко приказал Две Мишени. — Отойдите в…
Дроздовец обернулся. На губах его играла улыбка, которую так и хотелось назвать «безумной».
— А вас, полковник, никто не спрашивает, — безмятежно сообщил он и вдруг, развернувшись, с плеча рубанул пленного комиссара. Тот вскрикнул, высоко, тонко, с предсмертной мукой, упал, кровь смешивалась с талым снегом.
— Арестовать! — гаркнул Две Мишени. — За военное преступление — убийство пленного!
— Валяй, арестовывай, полковник… — дроздовца шатало, он словно опьянел враз. — А только родных наших не вернёшь… сестру Сашке Фролову не вернёшь… Сергею Рыльскому мать с отцом… комиссаров я убивал и убивать буду, полковник!
Севка Воротников молча вынул из руки подпоручика шашку. Федор забрал кобуру с револьвером.
Дроздовец не сопротивлялся, лишь шатался пьяным.
— Не слыхал про Харьковское че-ка, полковник?.. У Фролова сестра туда попала… и уже не вышла… Ну, арестовал?.. Ничего, Михаил Гордеевич прискачет, разберется…
— Увести! — рыкнул на кадетов Две Мишени. До ответов подпоручику он не унизился.
Воротников хлопнул дроздовца по плечу и тот пошёл, механически, словно до сих пор не понимая, что же случилось.
Две Мишени повернулся к пленным. Тело зарубленного комиссара застыло среди окровавленного снега — дроздовец ударил мастерски. Другие пленные
— Слушайте меня, слушайте все! — возвысил голос Аристов. — Расходитесь по домам. Я, полковник Добровольческой армии Аристов Константин Сергеевич, своей властью вас отпускаю. Идите. Агитировать к нас вступать, как иные мои соратники, не буду. Добровольческая армия — она и есть добровольческая. А вы ступайте. Будем считать, вам сильно повезло сегодня, уберег вас Господь, не прибрал к себе. Все меня поняли? Забирайте манатки свои, у кого они были — и уходите. Все поняли?
Пленные зашевелились, задвигались, недоверчиво глядя на полковника.
— Далеконько шагать придется, — вновь заговорил всё тот же солдат, пытавшийся помочь комиссару, а потом закрывший тому глаза. — Мне вот в Муром.
— А мне до Вологды! — осмелев, подал голос и другой пленный.
— Рязанские мы…
— Ничего, доберетесь, — отмахнулся Аристов.
— До первой этапной комендатуры мы доберемся, — дерзко перебил его первый красноармеец. — А там в штрафбат. И обратно к вам сюда.
— В штрафбат? — поразился вдруг полковник. — Ну-ка, ну-ка, братец, иди-ка сюда, расскажи про штрафбат…
— А чего грить-то? Штрафбат, штрафной батальон. Из проштрафившихся, значит. Дезертиры и прочее.
— Надо же, как они быстро, — усмехнулся Две Мишени. — Ну, а кто понял, что с красными ему не по пути, кто за то, чтобы земля, конечно, крестьянам, но и чтобы свободная торговля, и земство, и храмы открытые — милости прошу к нам. У нас и жалованье платят старыми деньгами, и золото есть.
Его выслушали, но никто не пошевелился.
— Смотрите сами. Коль вам штрафбаты большевицкие милей — никого не держим. По домам ступайте, повторяю вам. Кто доберётся, конечно.
— Ты, твоё благородие, слышь, семейства у нас там, — вновь заговорил самый храбрый из пленников. — Да и буржуев мы не любим. Не-ет, уж лучше судьбу попытаем. Чай, не с бреднем по реке чоновцы идут, проскочим.
— Чоновцы? Ах, да, «части особого назначения»…
— Держать не стану, — повторил полковник.— Пленные, разойдись!
Из дневника Пети Ниткина, 7 марта 1915 года.
«…Сводно-ударный отряд прорвал красный фронт. В брешь пошли 1-ый конный корпус Келлера и 2-ой к. к. Улагая. 1-ый к. к. обеспечивал наш левый фланг, в то время как 2-ой к. к. напрямик двигался от Миллерова к Вёшенской, где, как нам стало известно, казаки подняли восстание. Я помнил, что в той истории всё случилось существенно позднее, на целый год и сперва удивлялся такому развитию событий. Но потом мы узнали о 'расказачивательной» директиве, что тоже последовала на год раньше и поняли, что случилось. Наша война начала распространяться куда быстрее той, несмотря на отсутствие Восточного фронта. Красные старались «решить все вопросы» как можно скорее, не взирая на последствия. И зачастую последствия эти оказывались куда злее, чем если бы большевики вообще ничего б не трогали.