Александровскiе кадеты
Шрифт:
— Чего ты там забыл? — сердился он на приятеля.
— Как это «чего»? — удивлялся Петя. — Мы же хотим точно узнать, кто он? Хотим выяснить, кто поставил машину в подвале корпуса? Кто ей пользовался? Да и тех же инсургентов, бомбистов я, кстати, тоже не забываю!
— Вспомнил тоже!
— Конечно, вспомнил. Кто-то же заложил взрывчатку под эшелон семеновцев! Злодеев, кстати, так ведь и не нашли.
Федя только вздыхал. Вокзал отремонтировали, о взрыве напоминала теперь только скромная бревенчатая часовенка — временная, рядом уже
Правда, на свежепокрашенных стенах вокзала, на бревнах часовни нетрудно было заметить совсем свежие следы от пуль.
Костька Нифонтов тоже держался на удивление хорошо, после того, как Нифонтова-старшего перевели в Волынский полк, Нифонтов-младший честно исполнил обещанное, подолгу пропадал в корпусной церкви, так, что отец Корнелий даже весьма хвалил его за усердие.
Но Федор знал — Костя и впрямь молится за них с отцом.
В общем, все как-то справлялись, все — кроме Феди.
И, наконец, он не выдержал.
Русская словесность закончилась, дядька Фаддей Лукич поторапливал первое отделение седьмой роты, а Федя Солонов вдруг остановился возле учительской кафедры, где Ирина Ивановна Шульц неторопливо убирала какие-то мелочи в ридикюль.
Где, как твердо помнил Федор, лежал и плоский дамский браунинг.
— Ирина Ивановна… — он замялся, вдруг осознав, что не знает, о чём говорить. Вот внутри всё кипит и бурлит, а слов не получается, хоть убейся.
Ирина Ивановна опустила ридикюль, вгляделась в Федора.
— У-у, — сказала негромко, — плохо дело, да, Федя?
Она всё поняла сразу.
— Не очень, — честно сказал кадет Солонов.
— Понимаю, — так же вполголоса и серьёзно продолжила госпожа Шульц, — вот что, кадет. Приходите-ка вы сегодня после занятий ко мне. Доставите мне книги из библиотеки корпуса, я там заказала целый воз. Сможете? Вот, держите записку на получение…
Книг Ирина Ивановна и в самом деле заказала немало. Федю нагрузили так, что руки у него чуть не выворачивались из плеч. Кадет Солонов, хоть и не был слабаком и «нюней», но как-то затосковал.
Тащить же предстояло в другое крыло корпуса, к учительским квартирам. Вздохнув, Федор огляделся — ага! Друг Ниткин!
— Петя, стой!
Петя послушно замер.
— Вот, Ирине Ивановне снести надо…
Петя Ниткин был настоящим другом. Он ничего не стал спрашивать, а просто взялся за одну из связок и, пыхтя, потащил её следом за Фёдором.
Квартира Ирины Ивановны оказалась в первом этаже, в окна осторожно скреблись заснеженные ветви; возле кормушки с салом и семечками прыгала целая дюжина синиц. Синицы ругались между собой, отпихивали друг друга, торопливо склёвывая корм.
Позвонили в дверь.
Впустила их крепкая, ещё молодая баба в переднике, заляпанном мукой — и так при этом посмотрела, что Федя аж поёжился. Да уж, такая небось и саму Ирину Ивановну строит, как полк на плацу…
В квартире умопомрачительно пахло пирогами
Ирина Ивановна сразу поняла, в чём дело.
— Ну, обедать оставайтесь у меня. Матрёша, что сегодня? Насчёт пирогов я уже поняла…
— А караси в сметане, барышня, — отозвалась суровая Матрёна. — Карасики вот да каша, да пироги с калиной-рябиной…
Тут уже сглотнул Федя. Да, в Корпусе кормили — не сравнить с военной гимназией, но карасей в сметане и там отродясь не водилось.
Ирина Ивановна словно б и ничуть не удивилась появлению Пети, как будто, так и должно было быть.
Они оказались в небольшой гостиной, посреди её стоял круглый стол под льняной, расшитой кружевом ришелье, скатертью (Федина матушка в своё время немало расшила таких вот скатертей в подарок сёстрам и кузинам). У стены — старинный комод с толстыми голубоватыми стёклами, уставленный праздничными тарелками, штофами и вереницами помутневших стопок из синего стекла. Напротив входной двери был проход в ещё одну комнату, а справа — в кухню, виднелся угол изразцовой печи и заставленный горшками стол.
— Поедите, потом поговорим, — Матрёна тем временем и поставила в середину стола блюдо с карасями, а следом из кухни явился кот — каких Федя Солонов никогда в жизни не видал. Огромный, как тигр из джунглей, пушистый, вальяжный. Хвост он нёс высоко поднятым, как штандарт на поле боя.
Однако выпрашивать карасей кот не стал — то ли уже получил причитающуюся долю, то ли считал ниже своего достоинства попрошайничать. Он мягко вспрыгнул на буфет — Матрёна даже и попытки не сделала его согнать — и улёгся там, свысока оглядывая гостей зелёными драконьими глазами. Под этим взглядом Фёдор даже поёжился.
— Это Михаил Тимофеевич, — пояснила госпожа преподаватель. — Прислан к нам из сибирских лесов воеводою…[1]то есть из Тобольской губернии приехал ещё котёнком. Можете себе представить?
— Ещё как! — с жаром ответил Петя. — Настоящий воевода!
Кот глянул на него, как показалось Феде, с одобрением. Мол, хвалите меня, хвалите, такого красивого.
Караси оказались выше всяких похвал.
— Ешьте, ешьте, — явно польщённая энтузиазмом кадет, проворчала Матрёна. — Сейчас ещё варенья поставлю, царского[2]!
— Матрёша у меня на все руки мастерица, — подтвердила госпожа Шульц. — Ну, Федя, а теперь рассказывай. Говори всё, как есть.
— Ой, — Петя Ниткин вдруг покраснел. — Мне уйти, наверное, Ирина Ивановна?
Федя взглянул на друга. Петя это время был очень-очень занят, поймёт ли он вообще? Да и как говорить такое при ком-то ещё?
— Ты… прости меня, Федь, — вдруг виновато сказал Ниткин, вставая. Поправил круглые свои очки, как всегда, при смущении. — Прости, я, конечно, свинья изрядная. Бросил тебя. Закопался в свои книжки. Так друзья не поступают. Простите меня, Ирина Ивановна.