Александровскiе кадеты
Шрифт:
— А почему света нет?
— Так инженер'a разбежались, и мастера тоже. Газовый завод тоже встал, стачка!
— А против чего ж бастуют?
— А против врагов революции! — охотно пояснил дружинник. — Но там тоже работать нельзя, начальство сбегло!
— Пусть лучше бастуют, чем пожар устраивают, — буркнул Две Мишени. — Ну, а германцы-то что ж к вам на подмогу не спешат?
— Как не спешат? — удивился рабочий. — Очень даже спешат! Корабли ихние зайти не могут, кто-то из флотских мины вывалил в Морской канал, так я слышал.
— Гвардейский
— Не, твоё благородие. Эти-то флотские сразу Временному собранию присягнули, великий князь Кирилл Владимирович к Таврическому дворцу их и привёл.
Офицеры переглянулись, у Феди Солонова сделалось нехорошо в груди. Это как же так? Уже императорская фамилия этим «временным» присягает?!
— Значит, немцев ждёте, Иван Степанов?
— Ждём, — безыскусно подтвердил тот. — Временное собрание-то в Таврическом дворце заседает, а министры царские, говорят, то ль в Зимнем засели, то ль в Главном штабе. Не ведаю.
— Ну, не ведаешь и ладно. Ступай, человече. Мы своего слова хозяева. Давши — держим. И тебя отпускаем, и твоих. И… мой тебе совет, Иван. Сидите на своём заводе, носа не высовывайте.
— Это почему ж, твоё благородие?
— Жалко мне тебя, — честно сказал Две Мишени. — В Маньчжурии такими же, как ты, командовал. В одной траншее лежали, в атаки вместе ходили, с япошками на штыках дрались. И как-то ладили. Сколько раз меня такие же вот солдаты спасали — не перечесть. Чего теперь-то нам драться? Враг наш — не вы, но немцы. Их изгнать надо, меж собой разберёмся…
— Э-э, твоё благородие, — усмехнулся Степанов. — Красно говоришь, да не всё верно. С япошками нам делить нечего было, и драться с ними не за что было тож. Замирились, при своих, считай, остались, а сколь народу положили? Так и с германцами. Германцу, ему чего надо? — с нами торговать, чтобы мы б у него покупали, а он — у нас. А царь-то, царь с ними замиряться после балканской замятни и не стал. С лягушатниками связался! Вон у батьки моего в деревне — коса немецкая, добрая, сносу ей нет. А с французишки того какой толк? Для богатеев только! Немец — он, как мы, работящий. А лягушатник? — тьфу, задом вертеть только и силен! Кто Москву нам сжёг? А от немца нам ничего плохого, кроме хорошего, и не было никогда.
— Славно рассуждаешь, Иван Степанов. В моём полку быть бы тебе обер-фельдфебелем, не меньше!
Дружинник фыркнул.
— Спасибо на добром слове, твоё благородие. Отпускаешь, значит, и меня и моих?
— Отпускаем, — кивнул Яковлев. — Сюда, на вокзал, не суйтесь. И мы к вам соваться не станем. Русскую кровь лить — последнее дело.
— Дело-то последнее, а мальчишек драться притащил, твоё благородие.
— Мальчишки присяге верны, и мы тоже, — строго сказал Аристов. — Ступай теперь, Иван Тимофееевич. Уводи своих. Да скажи там, на заводе — полезут если — по-другому говорить станем.
— Да больно надо — сюда к вам лезть! — буркнул Степанов, но не слишком уверенно.
Отперли дверь.
— Вот и хорошо.
Рабочие попытались было спорить, мол, как же нам за тем порядком следить, если винтовок нет, но быстро скисли.
Выбрались наружу, завели грузовик, уехали.
— Достанется им сейчас, свои ж засмеют, — бросил им вслед Чернявин, узнав об исходе переговоров.
— Сами виноваты. Однако, господа, прошу на совет. Знаю, что время позднее, да и кадет кормить надо, а и мешкать дальше уже нельзя…
Иван Тимофеевич Степанов, несмотря на отобранный пулемёт, слово своё сдержал. Спустя короткое время к вокзалу явились начальники рабочей дружины с «Треугольника» — уже немолодые, руки все в мозолях. Явились они с белым флагом и без винтовок, только с револьверами на поясах.
— Мы, господа хорошие, вреда никому не хотим. Кроме врагов свободы, понятное дело. И потом — увозили б вы отседова своих мальчишек. Грех это, господин полковник, мальцов под пули. И сами б уходили. Чего драться-то, теперь заживем! Свобода будет!
Полковник Аристов не спорил. Угостил делегатов папиросами, покивал. Спросил:
— А как же с хлебом-то сейчас в городе? С провизией? Поезда не ходят…
— На Николаевский вокзал ходят. И на Финляндский. Туда чухонки-молочницы товар возят. Коровы-то каждый день доятся, свобода иль не свобода. Так что Бог не выдаст, свинья не съест, господин полковник. Главное — что свобода!..
— А что… — дернулся было Аристов, однако разом и Чернявин, и Яковлев разом на него зашикали. Спора не случилось, депутация «Треугольника» благополучно вернулась к себе.
— Федор, — Две Мишени поднялся, поправил ремни. — Поешь со своей командой и будьте готовы, до утра ждать нельзя. Бардак этот должен кончиться, сюда рано или поздно наведаются уже не рабочие дружины, а боевые части. Пора действовать.
— Завтра с утра тут уже будут германские части, господа, — вполголоса сказал Яковлев. — Вы правы, Константин Сергеевич, это будут уже не наши питерские рабочие, с которыми вполне договориться можно.
— Мы их опередили, но ненамного. Переночуют, с рассветом двинутся, — согласился Чернявин. — Царскосельскую ветку никто не обороняет, приедут, как на параде…
— Значит, действовать надо сейчас. Семен Ильич, ваша третья рота самая старшая. Она и пойдёт.
— А где наши первая и вторая, так никто и не знает, — вздохнул Чернявин.
— Надеюсь, что в центре, — отрывисто сказал Две Мишени. — Но туда, господа, нам с вами соваться нет никакого смысла. Оборона есть смерть вооруженного восстания, как говорится.
— Это кто сказал? — заинтересовался Яковлев. — Никогда не слыхал подобной фразы!
— Да был тут один такой… — неопределённо ответил Аристов. — Солонов! Готовь своих молодцов.