Аленкин клад. Повести
Шрифт:
— Нет уж, милые!..
Как ни отговаривался Аким Сидорович, хозяйка добилась своего: пришлось и стопочку коньяка пригубить, и тарелку куриного бульона осилить, и осетринки копченой попробовать…
Мария Антоновна поставила на стол шумящий самовар, вазочки с клубничным вареньем и, уверяя, что Акиму Сидоровичу даже во сне не доводилось пробовать подобной сладости, не допускающим возражения тоном заметила:
— Ваши дела не Алитет. Они в горы не убегут. Выпейте по стаканчику чайку — и
Аким Сидорович поблагодарил хозяйку за хлебосольство и, глядя на нее, подумал: «Стареешь, Машенька. Морщинок у глаз, хоть отбавляй. А какая ты была девка — огонь! Эх, годы!..»
— Акимушка, — обратился к Веренице Андрей Карпович, — прошу в спальню. Ты ведь тоже целую ночь глаз не смыкал.
Осокин в полосатой пижаме вошел в прохладную спальню и, приподняв на кровати одеяло, задумался.
— Ты чего хмуришь брови? — поинтересовался Вереница. — Если есть на сердце тяжкое — выкладывай.
— Ты меня спрашиваешь?
— Третьего здесь нет.
Осокин, заложив руки за спину, прошелся по спальне и, остановившись у кровати, спросил Вереницу:
— Угадай, о чем я думаю?
— Радуешься за спасенные катализаторы. Радуешься? Говори?
— В точку угодил. Но это только одна сторона медали.
— Вторая тебя, конечно, волнует больше?
Осокин взглянул на Акима Сидоровича и, заметив в его глазах любопытство, кахикнул.
«Он еще в студенческие годы гак покашливал, когда в чем-то был не прав, — вспомнил Вереница. — Столько лет прошло, а привычка не изменилась».
— Как сказать, — уклонился от прямого ответа Осокин. — Вторую сторону медали можно рассматривать под разными углами.
Аким Сидорович вопросительно посмотрел на друга детства. Андрей Карпович, поняв, что пора начинать откровенный разговор, спросил:
— Какое, Акимушка, у тебя сложилось мнение о бюро? Только начистоту. Мы знаем друг друга не первый год…
Андрей Карпович минуты две ходил вокруг да около, стараясь подобрать точные слова для выражения мыслей, но их не находилось, и он, краснея, умолк. Вереница пошел в открытую:
— Андрей, играть в прятки нам мешает возраст.
— Все это, Акимушка, так. Если на случай в цехе аммиака смотреть глазами Гая, Полюшкина, Гришина, Задольного… Но если хорошенько взвесить все обстоятельства и учесть кое-какие особенности…
— Например?
— Фактов можно привести много. Вот хотя бы мои личные отношения с Гаем.
— Ты, наверное, на бюро горкома частенько его критикуешь?
— Не так уж слишком, но кое-что не стесняюсь замечать…
— Продолжай. Я слушаю.
— Да как сказать. Яснодольск — не Москва. Тут на одной стороне чихнешь, на другой — слышно. А если к этому прибавить еще обстоятельство…
— Какое?
— Химкомбинат —
— Тебя за это упрекают?
— Да нет. Я, так сказать, к другому подвожу.
— Интересно, — приподнялся в кровати Вереница.
— Есть у русского народа мудрая сказка о берлоге и двух медведях…
— Так-так-так…
Андрей Карпович, опасаясь крутых поворотов, решил действовать с удвоенной осторожностью:
— Одни руководители правильно понимают свои задачи, другие, сами того не замечая, не желают мириться… Как бы точнее сказать? Честное слово, и выражения подходящего не найду. Понимаешь, Акимушка, все это чертовски сложно… Тут, как говорится, наскоком не объяснишь. Тут надо не только ухватиться за ниточку в клубочке… Все это, дорогой, очень сложно…
— А ты не старайся усложнять.
Осокин, уловив в голосе Акима Сидоровича призыв к откровенности, немного смутился, но сдаваться… Дудки! Сдаваться он не собирался. Наоборот, им овладела неукротимая страсть выгородить себя в глазах друга, и он решил продолжить разговор в излюбленной форме: правду не открывать и туману слишком много не напускать.
— Ты вот побудешь здесь, Акимушка, и уедешь. Сделаешь, так сказать, оргвыводы, соберешь материал для доклада на коллегии… А я… Мне, как еще дело обернется, здесь жить и работать. Время, дорогой, удивительно меняет людей…
Аким Сидорович, выслушав Осокина, возмутился:
— Андрей, я тебя не узнаю! По-твоему, мы только тем и живем, что стремимся подсидеть, очернить один другого? Если ты устал, отдохни хорошенько. Тебе не кажется, что ты заболел близорукостью? А может быть, маешься другим недугом?
— Каким?
— Болезнью роста.
— Это как понимать?
— Человек возомнит о себе, что он умнее всех, талантливее, дальновиднее… И начинает ему казаться, что его недооценивают, обходят повышением, стараются спихнуть с должности…
— Мы, Акимушка, смотрим на жизнь с разных вышек. Тебе приходится заниматься перспективностью, масштабностью…
— Интересно, — насупился Аким Сидорович. — Ты, может быть, убедишь меня в несоответствии теории с практикой?
Осокин понял, что свернул на опасную тропинку, и с нарочитой бесшабашностью ответил:
— Неужели, Акимушка, нас с тобой надо агитировать за Советскую власть? Дела-то, сам понимаешь, какой оборот принимают.
— Какой?
— Осокин зажимает Задольного. По вине Осокина чуть не случилась авария. Осокин не может достижения научно-исследовательских институтов поставить на широкие рельсы производства…