Аленкин клад. Повести
Шрифт:
Дирижер взмахивал палочкой, глазами съедал Владимира. В амфитеатре зашевелились зрители, кто-то хихикнул… Владимир бросил на сцену белую войлочную шляпу и, обливаясь холодным потом, убежал за кулисы.
— Скандал! Мировой скандал! — метал громы и молнии Хрусталинский. — Понимаете…
— Все понял! В театре не будет моей ноги! Лучше я буду петь в заводском клубе!..
Утром сталевары в мартеновском цехе встретили Владимира весело, радостно. Они от всей души хохотали над тем костюмом, в котором их друг появился на сцене, спрашивали, почему он не прихватил на смену белоснежную
— Пошли вы к черту! — отмахнулся от ребят Владимир. И на душе у него стало спокойно…
— Так это пел Литвинов? Тот самый Владимир?..
Фамилия этого человека мне была известна. Впервые я ее услышал лет пять назад на заводе «Серп и молот», когда череповецкие металлурги приезжали к своим друзьям в Москву с концертом. Второй раз фамилию Литвинов я прочел на «памятнике», установленном в сквере перед главным корпусом Череповецкого ордена Ленина металлургического завода. Памятник этот отлит в декабре 1967 года. Пройдет время, и он станет строчкой истории. Люди будут на восьмитонном слитке читать имена лучших сталеваров страны, которые упорным трудом завоевали почетное право в годовщину полувекового юбилея Великого Октября выплавить стомиллионную тонну стали.
Третий раз имя Владимира я услышал от его друзей по цеху. Лучше бы никогда не было в жизни этого пария такого несчастья. Но я уверен: случись с ним еще подобное, он смело вступит в схватку со злом и обязательно победит.
…После концерта в заводском клубе Владимир торопился домой. Едва он миновал скверик с притихшими на скамейках парами влюбленных, перед ним остановилась «Волга».
— Старик, садись, подвезу, — предложил Гошка Стратулат. — В наше время не модно топать на своих двоих.
Литвинов хотел отказаться от услуг парня с подмоченной репутацией. Ночь стояла на редкость теплой, крупнозвездной, а воздух был такой легкий и чистый, как в сосновом бору после летнего ливня. В такую погоду только и пройтись но уснувшему городу.
— Да ты, старче, никак упрямишься? Садись! Мигом в обитель доставлю!
В машине кроме Стратулата оказались еще двое. Одеты они были по-спортивному и чуть-чуть под хмельком. Один назвался Ромкой, другой — Фомкой.
— Володя — наша звезда! — представил Литвинова «корешам» Стратулат. — Поет как бог!
— Оценим! — подмигнул Ромка. — Разумеется, в соответствующей обстановочке.
Владимиру не понравился цинизм Ромки, но он смолчал. Второй дружок Стратулата, Фомка, хихикая, приглядывался к пустынным улицам.
— Ты сегодня, старик, пел не хуже Собинова! — льстил Стратулат. — По такому случаю не грешно и по сто капель армянского.
— После дождичка в четверг.
— Удивительно! — пустился в рассуждения Стратулат. — Днем у тебя завод, вечером — сцена. Выходной придет — в подшефный колхоз с концертом катишь. Так и вся жизнь пролетит. Я бы с твоим голосом!.. Послушай, есть одна кроха… Такая — ахнешь!..
— Ты это серьезно?
— Чудак! — захохотал Стратулат. — С тобой только о всяких проблемах толковать, да? Эх, Володя!..
Машина миновала стадион и, подкатив под тень кудрявых тополей, остановилась.
— Минутку придется подождать, — объяснил Стратулат. — Ромка захватит перемет, удочки, бредешек. Фомка — харчишки, сугрево… Зорькой думаем на озерце побраконьерить. Составишь компашку?
— Мне в семь на смену.
— Черт меня подери! Я забыл напомнить Фомке о черном перце и луке. Этот шалопай опять не возьмет приправы для ушицы…
Стратулат выскочил из машины и, попросив Литвинова приглядеть «мотор», скрылся за тополями. Владимир посторожил машину пять, десять минут. Гошка, Фомка и Ромка не возвращались. Он подождал еще немного. Тихую лунную ночь не нарушал ни единый шорох. Листва на тополях и та уснула. Владимир закурил и, услышав быстрый, похожий на шлепки ладошек бег, выглянул из машины. Прямо к нему мчался босоногий мальчишка.
— В ювелирном… Дедушку…
— В машину!
«Волга» на тихом газу выехала из-под тополей и вскоре остановилась около постового. Милиционер, выслушав мальчишку, посоветовал Владимиру одному вернуться обратно и сделать вид, что он решил от скуки прокатиться. Литвинов так и сделал.
— Ты это чего? — вынырнул из тени Гошка и, заглянув в машину, добавил: — Никак покататься решил?
— Когда-то шоферил. Машина у тебя — шик! Ты, пожалуй, сам рыбаков дожидайся, а я потопаю…
— Подожди еще минутку. Фомкины предки визг подняли… Ему надо помочь. Я прибежал тебя предупредить.
— Знаю я эти баталии. Заведете диспут на два часа.
— Я мигом!
Владимир вылез из машины. Прошелся по тротуару. Его шаги в лунной ночи раздались четко и гулко. Не успел он вернуться к машине, из-за угла дома показались три фигуры. Они бегом пересекли шоссе и залегли с левой стороны «Волги».
— Паря, — тихо окликнул Владимира милиционер, — иди к забору и, как они появятся, дай знать. Сам после можешь уходить.
«Стратулата я беру на себя, — решил Владимир. — Ромку и Фомку возьмут милиционеры».
— Извини, старик, — подходя к Литвинову, начал Стратулат, — предки за последнее время совсем шалеть стали…
— Пошел ты к черту! Я с вашей рыбалкой на смену просплю. Бывай.
Стратулат подал Владимиру руку. Тут-то и пригодилась Литвинову десантная выучка. Пропустив Гошкиных дружков с рюкзаками на плечах метров на десять вперед, он свалил грабителя на тротуар и выхватил у него из кармана пистолет. Ромку и Фомку с ценностями ювелирного магазина мигом скрутили милиционеры.
Банда преступников вместе с организатором грабежа — директором ювелирного магазина Адамом Упырем через месяц заняла места на скамье подсудимых. Когда в зале прозвучали слова приговора, Владимир, выйдя на улицу, обнаружил в кармане пиджака записку. Корявые строчки грозили: «Достанем и в гробу!»
Анонимке сталевар не придал особого значения: изодрал в клочья и выбросил в урну. Горячие смены, концерты в заводском Дворце культуры, частые поездки с художественной самодеятельностью в подшефные колхозы, репетиции с цеховым хором — все это вскоре выветрило из памяти Владимира содержание той записки. Но дружки грабителей не смирились.