Аленький цветочек

Семёнова Мария Васильевна

Вот тебе и сортир.

– Да, умеете вы, мужики, жить, – похвалил Скудин. Уселся за стол и сразу перевернул свой фужер вверх ножкой. – Чур, без обид, машину скоро вести. А вот чайку в самый раз бы, простыл где-то, знобит.

Никто на него не обиделся. Петухов разлил водку» и прозвучал традиционный тост:

– Чтобы у наших детей были крутые родители!

Выпили. Закусили. Поговорили про баб. Собакин вспомнил Клавдию Киевну, и Кудеяр с ним согласился. Женщина в самом деле была незабываемая. Петухов вновь наполнил фужеры.

– Ну, братцы, давайте, чтобы и у ваших внуков были

крутые родители.

Похоже, он не собирался останавливаться до девятого колена.

Снова выпили, снова крякнули, снова закусили, и Иван по новой катанул пробный шар.

– Да, хорошо у вас, мужики. Сразу чувствуется, хозяева. Умеете жить.

В самом деле: это ж надо исхитриться столько всего упереть из здания, задраенного, кажется, насмерть! Да через трёхметровый бетонный забор!.. Стальную входную дверь, помнится, по всему периметру заварили, стеклопакеты до седьмого этажа бронированные, стены – такие, что и пластидом [164] не очень-то возьмёшь… Умельцы!

164

Пластид – разновидность мощной взрывчатки.

– Жить хорошо, а хорошо жить ещё лучше, – вспомнил Петухов всенародно любимый фильм. Вытащил из шкафа очередную бутылку, принялся отворачивать пробку. – Главное, не ждать милостей от природы, а всё своё брать самим. Вот мы и не ждём. Там, – он ткнул рукой в сторону башни, – на наш век добра хватит…

Говоря так, он быстро и с филигранной точностью разлил водку. Сразу чувствовалось мастерство, отточенное практикой. Многолетней и постоянной.

– Ещё и деткам останется. – Величаво кивнув, Евтюхов опрокинул ёмкость, выдохнул и сунул в рот зубчик чеснока. – Нынче ведь как? Не украл, значит, дурак. Не понял сути реформ. Так мы что, пальцем деланные?

– Вы бы, ребята, хоть меня постеснялись. – Собакин залпом прикончил водку, посуровел, нахмурил брови и мрачно, глядя исподлобья, принялся жевать сало. – Я ведь как-никак при исполнении. При форме, опять же.

– А что это ты, Андрон Кузьмич, нам взялся рот закрывать? Перед посторонними-то людьми? – От обиды Петухов даже всхлипнул, задышал и стал напоминать хорька, готового вцепиться в глотку. – Или обижен чем? Или память отшибло? Чего тебе не хватает? Мебеля заграничные – пожалуйста! Телевизор с видео – нет проблем! Кампутер любой на выбор – извольте бриться! А доля денежная с продажи на барыге? Это как же, а? Ой, верно говорил мне родитель: «Запомни, Трат, мент должен нож носить в спине…»

– А на хрена он мне сдался, этот твои «кампутер»! Всё одно света нет… – Собакин помрачнел ещё больше, но на обострение отношений не пошёл. – Ишь нежные, слова им не скажи. Сами, между прочим, забыли, кто вам эксклюзив этот устроил? Кто всю местную гопоту поганой метлой? Под зад и в рыло? Не спамши, не жрамши… Да я свои мебеля отработал вот этими руками, вот этими ногами…

Так всегда у нашего человека, если он выпьет. Что на уме, то и на языке. Будь он хоть трижды мент. И пускай они там в Европах рассуждают сколько хотят о загадочной русской душе.

– Эксклюзив,

эксклюзив, какой такой эксклюзив! – Петухов расхохотался этак по-блатному и хлопнул Скудина по рукаву. – Нет, ты посмотри только на этого чудика. Гопоту он разогнал!.. Да после того как Фрол, Гнус и Рыжий копытами в башне накрылись, к нашему забору и близко никто не подходит! Дураков-то ведь нет!.. – Подумал и поправился: – А те умники в очках, что на той неделе там шастали… они как Бог свят и есть дураки. Зону, вишь ты, аномальную изучали. Их самих кто-нибудь видел потом? Может, ты? – Он в упор воззрился на Собакина и презрительно выкатил нижнюю губу. – Эксклюзив, едрёна мать. Да бомжи и те за забор зимой не полезут! Потому что засада там! И они это спиномозговой жидкостью чувствуют! Чужие там не ходят! Только мы с Василь Дормидонтычем, нижайший поклон ему и уважение… – Он чокнулся с Евтюховым и аж прослезился. – Талантище ты наш! Божий дар! Виртуоз! Глыба… как её там… человечище. Матёрый. Вот.

– Это я тебе, Трат, вовек не забуду, – буркнул милиционер. Насадил на вилку огурчик и, не желая вставать в оппозицию, провозгласил тост: – Пью здоровье сантехника Евтюхова, моего лучшего друга, героя-первопроходца!

«Первопроходимца…» – поправил Иван мысленно.

Хватанули, закусили, помотали головами, прислушиваясь к ощущениям. Пошла хорошо.

– Что-то я, ребята, не пойму, – как бы с вежливым интересом спросил Скудин. Помешал остывший чай. Отхлебнул. – Так, выходит, вот мне, например, и за забор зайти нельзя? А нужда ежели вдруг?..

– Тебе можно, потому как ты человек, – успокоил его Евтюхов. – Хотя и кагор пьёшь. – И, обнадеживающе улыбаясь, подмигнул. – Вот хошь? Свожу тебя за забор с превеликим удовольствием… хошь в одиночку, хошь в компании… По сто баксов с носа. Плюс ящик портвейна. Тридцать третьего… Не прогадаешь, да и впечатлений на всю жизнь хватит. Не перепутай только, портвейн… тридцать третий… Кагор анапский без надобности…

– Ясно, Василий Дормидонтович. – Скудин кивнул, глянул на часы и поднялся. – Ну, спасибо за компанию, за хлеб, за соль. Кстати, не поможете машинку толкнуть? Из лужи, за уважуху. Тут трубу прорвало, а двигатель заглох.

Чтобы начальнику охраны объекта да платить за то, чтобы попасть на этот объект! Господи. До чего только в наше время не доживёшь…

– Заглох, говоришь? – Евтюхов сунул в рот маринованную сливу и вытащил золотые, с хорошую луковицу, карманные часы. – Не переживай, паря. Теперь заведётся.

Лицо его было загадочным и непроницаемым, словно у дельфийской пифии. Кудеяр был воспитан на принципах соцреализма – оракулам не доверял. Он с тоской глянул на свои полированные, сияющие глянцем башмаки.

– Ну хоть сапоги-то у вас резиновые найдутся? С возвратом…

– Нет, ты смотри, товарищ не понимает, – язвительно ухмыляясь, Евтюхов прищурился и негромко, очень по-доброму, словно ребёнку непонятливому, пояснил. – Если говорю – заведётся моторчик, значит, заведётся. После ночи Она добреет…

Он уже был хорош, язык неважно слушался его.

– Кто «Она»? – спросил Скудин.

Увы – Евтюхов из прорицателя успел превратиться в обыкновенного сантехника, перебравшего «Абсолюта».