Аленький цветочек

Семёнова Мария Васильевна

– Соединим же традицию и прогресс, – провозгласила Виринея. Посмотрела на часы, щёлкнула пальцами и обратила строгий взгляд на замершего в боевой готовности кота Дивуара. Прозелень в её глазах на мгновение сделалась изумрудно-искристой. – Тварь хвостатая, тварь усатая! Свободен. Встанешь передо мною как лист перед травою ровно через сорок минут. Бду, бду, бду!

Кот сбросил восхищённое оцепенение, встряхнулся и, как был, – в дерматиновом набрюшнике и с железякой в кармане, – растянулся на полу неподалёку. Господи упаси опоздать!

– Ну что? Обед? – буднично вопросила девушка. И, не дожидаясь ответа, полезла в лабораторный холодильник за едой, купленной в складчину.

Карманы у научных сотрудников отнюдь не трещали от денег, и складчина была небогатая. Альберт выложил хлеб,

начал резать колбасу и сыр – все самое дешёвое, что удалось разыскать по ларькам. Бутербродный маргарин вместо масла, да не «Бабушкина избушка» и не пресловутая «Рама», а самое разнесчастное «Утро», грозящее распасться на химические составные. Колбасный сыр отечественного производства, немилосердно крошащийся под ножом. Варёная колбаса «Птичья» из Белоруссии… Заветрившийся ломоть краковской был оставлен неприкосновенным запасом для вознаграждения Кота Дивуара. В случае, если сделает дело.

– Ветчинки хотца, рулета крабового… – Альберт оглядел убогий табльдот, [159] мечтательно прищурил глаза. – Вер, а у вас на шабашах чем кормят? Икру дают?

– Баклажанную, заморскую, – фыркнула Виринея. И вдруг предложила: – А то полетели со мной на метле, сам и посмотришь. Слабо?

Альберт смутился и ответил неразборчивым бормотанием.

Веня отправился набирать в чайник воду. Имидж имиджем, но до соблюдения кошрута [160] он ещё не дошёл.

159

Табльдот – общий обеденный стол в пансионах, курортных столовых и ресторанах некоторых стран.

160

Кошрут – строгое разделение мясных и молочных продуктов, принятое в иудаизме.

Льву Поликарповичу принять участие в трапезе помешал некстати проснувшийся телефон.

– Нет-нет, Иван Степанович, не сложно, – схватив трубку, отозвался профессор. – Сейчас буду.

Нашарил трость и отправился вниз, на первый этаж, где неподалеку от отдела кадров располагались владения Скудина. Достаточно просторные владения, но без излишеств – кабинет начальника, спортзал, комната командиров, ружпарк… На входе бдел охранник с автоматом, в приёмной восседала девица-старшина – хозяйство у Скудина большое, без секретарши никак. Было уютно и немного старорежимно. Наигрывал «Аппассионату» трёхпрограммник на сейфе. Негромко шуршал компьютер на столе секретарши. За стенкой слышались удары в мягкое и раздавался голос чем-то очень недовольного Монохорда:

– Иванов, твою мать, у тебя не брюшной пресс, а плацента! Пива жрёшь много, да ещё на посту! Что, не отдышаться никак? Ещё поймаю с «Разиным» – на него же и посажу!

У самого Капустина, судя по всему, с дыханием, да и с брюшным прессом был полный порядок.

– Добрый день. – Профессор улыбнулся девушке-старшине.

Та сняла блокировку с замка и, кивая, пригласила негромко, с каким-то ненаигранным величавым достоинством:

– Проходите, Лев Поликарпович, чего уж там.

Судя по выговору и по стати, была она с берегов могучей Волги. И даже звалась так же, как героиня бессмертной кинокомедии, – Фросей.

– Спасибо.

Профессор открыл тугую дверь, за ней ещё одну – и едва ли не впервые очутился в кабинете Скудина. Небольшой кабинет был обставлен с военной строгостью и обстоятельностью. Спартанская простота, ничего лишнего. Никакого «европейского» изыска, который вроде бы мог позволить себе заместитель директора по режиму. Стол, сейф, кожаный диван, истёртое плюшевое кресло… Единственная деталь: вместо тотемных изображений Дзержинского или Президента на стене висела фотография Марины. Очень хорошая фотография… Босая Марина сидела на валуне, обнимая льнущую к ней пушистую белую лайку. Ласковый пёс норовил лизнуть её в щёку, Марина смеялась, отворачивая лицо. За спиной у неё виднелась озёрная бухточка с невысокими синеватыми ёлками, а дальше – саамские горы и господствующая надо всем Чёрная тундра с косматым

клоком низкого облака, выползающего из-за макушки. Тучка кропила дождём, но сквозь этот дождь, сквозь плотную серую пелену были видны залитые солнцем вершины других облаков – ещё выше, ещё недоступнее…

– Прошу, Лев Поликарпович. – Хозяин кабинета приподнялся навстречу профессору, указал на стул и распорядился по селектору: – Ефросинья Дроновна! Чаю.

Суровое лицо Кудеяра было пасмурней обычного, через лоб от переносицы протянулись две вертикальные морщины. Он только что вернулся из прокуратуры и пребывал в отвратительном настроении. Разговор со следователем, занимавшимся делом о пожаре в квартире Гришина, ничего не прояснил, наоборот, только добавил тумана. Версия о взрыве газа, которую скормили налетевшим телевизионщикам, при серьёзном рассмотрении не выдерживала никакой критики. Не дело, а сплошные непонятки. Выключенные конфорки плиты и перекрытый кран в ванной, – спрашивается, откуда утечка?.. Зато температура такая, что в компьютере вся начинка расплавилась… Не говоря уж о том, что никто не слышал грохота и все внутренние двери квартиры остались благополучно закрытыми. Это при взрыве-то газа!.. «В общем, глухарь», – честно подытожил прокурорский следак, и Скудин, передавая разговор Звягинцеву, закончил в том же духе:

– Ни хрена понятного.

Профессор молча кивнул.

– Разрешите? – Старшина Фрося вплыла лебедью, никакая Орнелла Мути [161] не сыграла бы подобного, хоть она там в лепёшку разбейся. Девушка внесла необъятный поднос: чай, бублики, сахар, на отдельной тарелочке – ароматные домашние пирожки. С полупоклоном поставила на стол, улыбнулась: – Уж вы покушайте вволю. Аппетиту вам.

Зелёная гимнастёрка сидела на ней со всем великолепием старорусской праздничной рубахи. Называвшейся, между прочим, убивальницей.

161

Известная киноактриса, итальянка. Одно время считалась едва ли не эталоном женской грации и изящества.

– Спасибо, старшина. – Скудин подождал, пока Фрося выйдет, и жестом пригласил профессора к трапезе. Самому ему есть не хотелось совершенно, голова была занята другим. Он был практичным профессионалом. Есть факты, так или иначе возымевшие место. Значит, должна быть и возможность увязать их друг с другом, уловить закономерность и предугадать, что произойдёт дальше. Он этим и занимался вот уже двадцать с лишним лет, и до сих пор получалось вроде неплохо. Достаточно неплохо, чтобы раз за разом оставаться в живых и ребят не терять… А здесь? Сокровища графа Монте-Кристо, и хоть бы намёк, кто из-под кого чего вообще хочет. Какие-то тетради с закорючками вместо букв. Чёрт знает как разбившийся аквариум, помноженный на лопнувшую батарею. Преследователи на автомобиле, явно украденном из реквизита фильмов о Бэтмене… Теперь ещё вот кандидат наук Гришин, валяющийся в ожоговом центре и, что существенно хуже, по сути превращённый в растение. При выгоревшей квартире и расплавленном компьютере… Взрыв газа, ха! Напалм, если не белый фосфор. В аптечном киоске такого не купишь и на свалке вряд ли найдёшь… В общем, хоть роман сочиняй, чтобы Незнанский с Марининой от зависти удавились.

– Лев Поликарпович! Чай, бублики… – Скудин указал профессору на поднос со снедью. – Не то Фросеньку обидим.

– Ну, если Фросеньку… – Лев Поликарпович рассеянно улыбнулся и придвинул стакан. Всему институту было известно, что старшина Ефросинья Дроновна имела свойство неотвратимо влюбляться в начальников, с которыми ей доводилось вместе служить…О нет! Совсем не то, о чём вы наверняка сразу подумали. Никаких аргентино-мексиканских страстей, козней, интриг и скандальных бракоразводных процессов. Никаких слез в телефонную трубку и «случайных» встреч у подъезда. Фросенька (которую сам Гринберг весьма уважал в рукопашной) влюблялась очень по-русски – тихо, заботливо и самоотречённо. «Жалела», как раньше говорили в народе. В этом плане ей очень повезло с нынешним командиром. Предать или обмануть такую влюблённость подполковник Скудин и сам бы не смог и никому не позволил бы.