Альфа Центавра

Буров Владимир Борисович

— Ну, хорошо, говори сначала ты.

— А именно? — подтолкнула его ЩеКа.

— Вильям Фрей — значит Вильям Шекспир — Человек Свободный, так как он Потрясает Копьём.

— Ты хоть сам-то понял, чё сказала? — спросила Артистка.

— Действительно, — сказала Кали, — если он потрясает копьем, то какой же он свободный? Так только, наоборот, умереть хочет, хотя и в бою. Если Вильям, то Не Фрей, если так только.

— Но для чего это шифровать — непонятно, — сказала ЩеКа, а она была очен-но сильна в

литературе, правда, не только. А во всем остальном — тоже.

— Думаю, здесь совсем другой смысл, — сказала она, и почесала затылок, но не себе, а подруге, в том смысле, что:

— Согласна?

— Да, но, не совсем.

— Отлично, я сейчас вас просвещу. — Она задумалась и попросила сигару потолще и кофе покрепче. Нази крикнул банщику, но тот ответил, что подчиняться:

— Американцу не будет. — Бери сам. Ну, и значится, она закурила, выпустила дым сначала кольцами, потом, как Лимонадный Джо — Восьмерками, потом дело дошло до Пятиконечных Звезд.

— Может быть, еще чашечку кофе? — участливо спросила Коллонтай.

— Да, думаю, надо еще выпить, хотя бы кофе.

— Это уже будет восьмая чашка.

— Действительно, ты можешь окончательно обалдеть, — сказал и Американец.

— Ладно, ладно, только не торопите, сейчас скажу всё. — И пожалуйста:

— Первая часть — это вовсе не Трясти, а…

— Танцевать, — сказала Кали, а Амер-Нази ее поддержал: — Твист.

— Давай твою сигару, мы ее сейчас замнем, а то тут не только Копьё уже можно вешать, а танк или аэроплан.

— А я больше кофе пить никогда не буду, и знаете почему? — спросила Кали. — Столько пить нельзя, как ты, и я буду тебя откачивать.

— Она не будет пить, и таким образом тебя откачает, — сказал Брони — случайно вырвалось.

— Теперь ты получаешь приказ: Слово и Дело, — сказала Кали, — ты обратился ко мне на Ты. Скажите банщику, чтобы записал.

— Запиши, я назвал ее на Она! — крикнул Нази Пархоменко.

— Точно, — сказала Кали, — на Ты — это запрещено говорить самому себе, чтобы не подумать раньше времени, что Нас двое, а на Она — это можно подумать, что меня здесь нет.

— Теперь послушайте меня, господа-товарищи. Первое — я буду руководителем нашей делегации, а не ты, и не ты, а тем более, не он, — Артистка махнула в сторону коридора, где должен был находиться Пархоменко.

— Теперь ты назвала его на Он, — сказала подруга.

— Его здесь нет.

— Я здесь, — банщик оказывается сидел на околостенном малиновом кожаном диванчике.

— А что ты здесь делаешь, спрашивается?

— Курю.

— Что-то у тебя не видно сигареты.

— Зачем мне сигареты, даже Верблюд и Мальборо вне конкуренции, воздуха-то какие-е.

— А! ну ладно, спасибо и на этом, — Арт улыбнулась Пархоменко, и даже подумала — уже до этого — что возможно, он будет держать ее сумочку

на балу. Тогда как другие боялись потерять сознание от этих самых воздухов сигарного типа. И в конце концов объяснила, что Шейк — это не танец, и не значит трясти случайного путника за ноги, как в фильме Берегись Автомобиля трясли великолепную даму, держа ее за ноги.

— Да и не копьё, — констатировала она, — а…

— А-а?

— Ко-ле-ба-ть-ся-я-я!

— Ну, ты додумалась, — разочаровалась даже Кали, а Броня так вообще только махнул рукой, мол:

— Так-то и я могу.

— А в чем дело? — спросила ЩеКа.

— Нет разницы, — ответила Кали, — что трясти, что колебаться.

— Вот и видно, мил человек, — обратилась она к Нази, предупреждая его жизнерадостную атаку, и не обращая внимания на банальное возражение Кали, — что есть. Колебаться — это значит: переходить незаметно от слов автора к словам героя, как это делал более известный вам — а вам особенно, она кивнула на Пархоменко у стены, но он только поперхнулся дымом, а так ничего и не понял — Маркиз Де. Он говорил:

— Давайте сначала расставим кровати, какая кому, а только потом займемся делом.

— Каким дело? — счел нужным вмешаться Банщик, раз на него обратили внимание.

— Этим, мой друг, Этим, — и дальше идет разговор.

— Разговор — это не дело.

— Помолчи, один раз тебя спросили, и это не значит, что теперь ты будешь тут постоянно махать веником, скройся с глаз моих.

— Случаюсь, эта, как ее, Джульетта.

— Я? Спасибо, тогда пока останься.

— Значит, не Трясти Копьё, а Колебаться между словами Автора и словами Героя, — сказала Кали, и добавила:

— А как же Спир — Копьё? — Оно ведь осталось.

— Это не копьё, а Труба, переходя незаметно от слов автора к словам героя, вы превращаетесь с Трубку. Два, казалось бы два независимых, непересекающихся Листа свиваются вместе, образуя трубку. Понимаете:

— Трубу, а не копьё. — И Труба эта есть не что иное, как переход с Альфы нашей Центавры сюды-твою на Землю. Ну, или, как здесь считается:

— Это — Вифлеемская Звезда, Звезда Перехода Демаркационной стены.

— Что отделяет эта Стена? — спросил Амер.

— Так известно, что, — беспечно ответила ЩеКа.

— Мы не понимаем, — ответили ребята хором.

— Я знаю, — сказал опять появившийся Пархоменко. — Так скать, бывал. И да: вы меня возьмете с собой на бал, если я правильно отвечу?

— Какой смысл? — сказал Броня. — Она-то, — он кивнул на Арт, как на нового Моисея, — ответ, видимо, знает.

— Да, ладно, пусть говорит, я так и так ему обещала, что будет на балу носить мою сумочку с бриллиантами.

— Это Театр, а люди в нем актеры, — сказал Банщик, и добавил: — Более того, как сказал Пушкин, там есть: