Альфа Центавра
Шрифт:
— Так вышло. — А именно:
— Это не сурик, а луковые перья, накопляемые постепенно для безопасного крашения пасхальных яиц.
— Я не знала, что они пристают в холодном виде, — сказала Камергерша.
— Нет, — сказал Котовский, — я варился вместе с яйцами. — И никто не понял, шутит он или нет, ибо:
— Разве сейчас пасха наступает?
— Тем более, все равно врет, — сказал Вра, так как человек не может выдержать такую же температуру, как яйца.
— Ты не ученый! — бросил ему в лицо Котовский, — ибо еще Пржевальский варил
— И даже ночью в остывающем уже песке, — поддакнул ему Фрай, поэтому все поняли:
— Не надо бросать его со стены, — он еще соображает. А собственно, чего тут соображать? И Камергерша так и выразилась:
— Рефлекторные конвульсии.
— Тем более, его надо освободить, — сказал Котовский, и добавил:
— Как участника маниакалько-психического синдрома.
Кали устала слушать эти реплики ни к чему непригодного парламента, и посадила Фрая на один из ласточкиных хвостов. Бармен покачнулся и начал падать внутрь крепости. Кали его поправила, но тогда он начал падать, как выразился Котовский:
— В открытое море.
— Хорошо, — констатировала Кали, — я сохраню ему жизнь, и более того, возьму на воспитание, как Бродягу, которого спас преуспевающий бизнесмен, и поэтому крепко полюбил. Тем более, — сделала она предостерегающий жест, — у меня сейчас никого нет.
— Вас не понял, прошу повторить, — мягко рявкнул Котовский, — а я? Я для кого тут наряжаюсь в разные цвета, для Тети Моти?!
— Сбавь обороты, ковбой, ибо ты будешь всегда теперь стоять в моей передней за шторами, чтобы в случае чего завалить любого Дартаньяна, посмевшего использовать в своих интересах Александру — Королеву Царицына.
— А в спальне нельзя?
— Только по пятницам, — опять влезла Камергерша. И правильно сделала, потому что все уже привыкли к ее ведущей — после Кали — роли на этом Зиккурате. Даже Врангель понял, что вынужден подчиниться ей.
— Ленька Пантелеев напился, как рацедивст, — сказала Сонька Колчаку, — можно я поведу танк?
— Если умеешь — давай, ответил предводитель этого небольшой отряда, решившего начать против Царицына разведку боем. — И — добавил:
— Но только если ты скажешь правильно слово рецидивист.
— К сожалению, я не знаю, как это сделать.
— Повторяй за мной по буквам.
— Только, если ты закроешь глаза. Колчак закрыл глаза, а Сонька залезла в танк и двинула его на неприступные стены Царицына. Он думал, что танк просто прогревается, а уж он был далеко, когда Колчак открыл глаза, так и не дождавшись цитирования слова из лексикона Конан Дойла, потому что у Агаты Кристи такого не может быть по определению:
— Все умирали раньше, чем узнавали о его существовании. — Хотя после первого убийства были уже естественно, рецидивистами. Хотя и незаконно, ибо еще не были ни разу осуждены.
Колчак замахал руками, чтобы остановить броневик, который тоже рванулся вслед за танком. В броневик и на него набилось столько народу, что Колчак предложил
— А зачем нам идти на Царицын, если у нас и так все есть. — Но были и возражения:
— Закусон кончился. — Это сказал Ленька Пантелеев, который первым пробовал спирт из цистерны, ибо, как известно, обошел броневик в этой гонке преследования. Он и в броневике отбил место водителя у Ники Ович. На это она ответила резюме:
— Мне что, сесть тебе на шею?
— Больше нет нигде места?
— Естественно. И знаешь почему? Нас слишком много.
— Кто занял место стрелка-радиста? — спросил Ленька. — Мои люди?
— Твои люди украли танк, — ответила Ника. — И знаешь почему?
— Почему?
— Она сдаст его Зеленым.
— Она не мой человек, а Колчака.
Колчак между тем один сидел наверху в кресле командира броневика, а на место стрелка-радиста поставил две тридцатилитровые канистры со спиртом. Так что Дыбенко и Яша сидели на цистерне, а сверху на броне Махно, и только маленькая Аги смогла разместиться на месте стрелка за двумя пулеметами, и между двух молочных бидонов со спиртом.
Танк приближался к крепости, и Вра приказал открыть огонь.
— Они специально идут малыми силами, чтобы спокойно засечь наши пушки, — ответила Камергерша.
— Я пока что не отдавал приказа:
— Не выполнять приказы.
— Помилуйте, контр-адмирал, лучше их подпустить поближе. Вра оглянулся: Кали не было, только появился Котовский с корзиной хлеба и длинной цепью сосисок через шею.
— Горчица есть? — спросила Камергерша.
— Нет, — ответил Котовский. Она хотела сказать, что надо назначить специального человека по доставке продовольствия на Зиккурат, ибо:
— Некоторые забывают даже горчицу, без которой сосиски есть невозможно.
— Это была шутка, мэм, — сказал Котовский и бросил большой тюбик горчицы с хреном.
— Я не люблю хрен.
— Не верю.
— Никто не верит, но это так.
— Можете отдавать хрен мне, оставляйте себе только горчицу, согласны?
— Да. Котовский подумал, что Камергерша согласна с ним целоваться после каждой сосиски, но получил по усам, когда потянулся к ней толстыми сочными губами уже после трех сосисок.
— За что?
— Я еще мало съела, — ответила дама, а Вра, который наконец понял, что комэск соблазняет его жену, хотел так и сказать:
— Не надо, сэр, — но вспомнил, что сама Камергерша, похоже, забыла, что они уже были когда-то обвенчаны. И тогда он просто намотал на шею Котовскому те сосиски, которые парень еще носил на ней. Вра думал, что веревка крепкая, но не очень, но она не лопнула, а еще сильнее впилась в шею Кота, когда Вар еще потянул, чтобы разорвать ее.
— Этот подлец задохнется! — закричала Камергерша, и прилипала губами его открытому, как нефтяная скважина, рту.