Альфа Кассиопеи
Шрифт:
Нет, мы сделали их такими, и они не имеют права списывать нас в архив. Могут ли плечи их вынести то, что нас не согнуло в те годы? Быть бы уверенным в этом…
За окошком печально смеялась пурга. Огонек папиросы погас. Он поднялся и вышел из кухни. Прилег на диван, потом повернулся на спину, заложив руки за голову.
…Последний раз они говорили с сыном в Москве. Александр улетал рано утром.
— Как ты, отец. История повторяется, — сказал сын.
— Нет, Саня, история не повторяется. Но я хочу, чтоб она повторилась.
— Конечно, отец, я вернусь, — сказал Александр. — Маме что-нибудь полегче придумай.
— Да, сын. Ей не надо знать всего…
И она не знала.
Потом, когда сын ее стал героем… Для отца, для матери, для товарищей. Для мира, который узнает об этом позднее.
История повторилась.
А ведь он понимал сына. Почему так трудно понять другого, который стал для него сыном? Может быть, я ошибся в нем? Что заставило его пойти против меня? Мог бы я также, тогда, в тридцать девятом… Чего он хочет, этот парень? Летать лучше меня? Он уже почти делает это. Летать… Летать. Все время летать…
Он свечой прошел сквозь «мессеров», вытолкнул одного в сторону. И спокойно — очередь в хвост.
— Сзади, Андрей, сзади! Уходи вниз, уходи вниз! — кричало в шлемофоны.
Физически ощутил, как проходит разящий металл сквозь легкое тело его машины. И едкий запах горящего самолета. Он взял на себя ручку, но машина валилась вправо. Вправо и вниз. Сброшен фонарь кабины. Свистит разрываемый воздух и мчится навстречу земля. Он пытается встать, чтобы, забросив тело, перевалиться за борт и оставить машину. Он пытается встать, но что-то держит его ноги, ветер срывает с головы шлем, машина идет к земле, она уже близко, земля…
Он резко рванулся всем телом…
И открыл глаза. От неудобной позы затекли ноги. Потирая колени, поднялся. В кухне сунул в бочку аллюминиевый ковш и, звякнув льдинками, зачерпнул воды. Заломило зубы. Не зажигая света присел у стола, тряхнул пачку «Беломора» и выудил папиросу.
«Не уснуть…»
Окна посинели. Пурга стихла. Может быть, днем погода наладится. Тогда будем летать. Теперь дни большие. Весна.
…Я должен сказать ему. Обидел его… Но и он меня тоже. Мог бы сказать. Просто сказать. Как отцу. А разве он не говорил это раньше? Яйцо учит курицу… Что ж, в этом тоже есть свой смысл. Диалектика. Но известно ли яйцу, каково курице слышать это? Вряд ли они думают о нас… Их не тревожат бессонные ночи тех, кто заходит на последнюю посадку. И все-таки они правы. Всегда брюзжали старики, во все времена и народы, а последнее слово оставалось за самоуверенными юнцами. Они идут дальше и оставляют нас, когда мы передадим им все, что умели сами.
А так не хочется оставаться на обочине… Поэтому выдумываем конфликт, которого нет в действительности. Суровая правда жизни. Но обидно… Просто так, по-человечески, обидно.
Когда после войны
— Андрюша, ты встал? Что так рано?
— Не спится, Маша, наверное, весна… Ты встаешь тоже? Поспала бы…
— Сейчас растоплю печь и приготовлю завтрак.
— Я схожу за углем.
На крыльце снега было немного.
«Пурга бесснежная, — подумал он. — С полосой не придется возиться».
20
Хлопнула форточка. Виноградов встал и подошел к окну. Серебристая пыль упала ему на лицо. Начиналась пурга.
— Дела… Только летать настроились.
Он вытянулся на тахте, стараясь стереть в мозгу сегодняшние впечатления. Это было трудно, и Юрий изменил тактику.
«Какое сегодня число?» — подумал он.
Сразу не припомнилось. Начал пересчитывать с воскресенья.
— Да… Ведь сегодня первое апреля. День всех дураков, как говорят англичане…
Он принялся вспоминать, где был и что делал в этот день пять лет назад, три, два, год.
«В прошлом году… Где был в прошлом году?»
Улыбнулся. Конечно же они были с Ниной в Хабаровске. Он летел в Саратов на трехмесячные сборы. Нина возвращалась на Север из командировки, и сейчас она улетит дальше.
Они сидели в знаменитом ресторане «Аквариум», стеклянные стены запотели. Казалось, будто машина идет в тумане.
— Хочешь мороженого? — спросил он.
— Очень. Не сердись… Ладно? — сказала она. И виновато улыбнулась.
— Граждане пассажиры! Отлетающие…
— Это ты отлетающая…
— Потерпи. Я буду и в другом качестве. И ты придешь встречать меня… С гвоздиками, — сказала она.
— С гвоздиками, — сказал Юрий. — Ты не опоздаешь?
— Выгоняешь уже?
— Тебе не стыдно?
«Будут яблони цвести…»
— Я пришлю тебе веточку…
— С Марса?
— Это далеко, — сказал он. — Но ты получишь ее, яблоневую веточку.
— У нас еще холодно, — сказала она. — Мороз убьет яблоню.
— Убьет, — вздохнул он.
— Не огорчайся, я оживлю ее дыханием.
— А меня? — спросил Юрий.
— Что тебя? — спросила она.
— Оживишь?
«… Я хочу пойти к Нине, — подумал Виноградов. — Хочу пойти к Нине. Мне так плохо…»
Он резко поднялся и заходил по комнате.
«Тебе плохо? Бедненький! Ну иди, поплачь на ее плече, чтоб и ей стало плохо… Нет, ты сам найди выход».
Щелкнул выключателем. Желтый свет лампы ударил в глаза. Виноградов поморщился, подошел к окну и потянул форточку. Пурга лизнула его мокрым языком. Провел ладонью по лицу.