Алхимия единорога
Шрифт:
Джейн сначала закашлялась, потом улыбнулась, а Виолета бросила на нее инквизиторский взгляд.
– …или, например, Альберт Великий, который заявляет в своей книге «Соединение соединений», что от знания, хранимого втайне, нет никакой пользы: «Науку, которую изучил я без печали, передаю вам без грусти. Зависть же портит все, и завистник не будет правым перед лицом Бога». Простите, боюсь, мы становимся слишком серьезными.
– Пожалуйста, продолжай, – шепнул я Джейн, пораженный ее эрудицией и красноречием.
Я наслаждался ее серьезным видом. Виолета хранила молчание, но ее окружал ореол новой для меня красоты. Две эти женщины были такими разными, что в них чувствовалась некая общность; быть может, удивительная сопричастность знанию. Обе они были так молоды и так сказочно умны, что, если бы мне в тот момент пришлось выбирать одну из двух, я пришел
– Что ты читал в последнее время? – спросила Джейн.
– Начал перечитывать «Соединение соединений», – ответил я ей, в то же время пристально глядя в темные глаза Виолеты. – Но, как и раньше, ничего не понял. Наверное, когда Альберт Великий намекает, что его книга не должна попасть в нечистые руки, он имеет в виду меня.
– Я хочу поговорить о Николасе Фламеле, – вмешалась Виолета, и Джейн посмотрела на нее с благодарностью. – Фламель передал свое наследие племяннику и настоятельно рекомендовал ему быть творческим, вникать в рассуждения философов о тайной науке и ни в коем случае не искать в его тайных записях буквального смысла. Фламель всегда подчеркивал необходимость обращения к Богу, дабы тот ниспослал читателю понимание смысла истины и природы, и просил не забывать о многоценном бревиарии, где на каждой странице, в каждом слове сокрыто тайное послание, «над которым я трудился вместе с твоей тетушкой Перенеллой, моей незабвенной супругой». Значит, он сильно ее любил. То была необыкновенная женщина. Вот почему мы не можем постигать алхимию с точки зрения предрассудков ученых двадцатого и двадцать первого веков – при таком подходе эта наука герметически закрывается.
– А еще необходимо заботиться о своем здоровье и достатке и иметь в запасе тысячу лет жизни, – отозвался я. – Вот тогда мы освободимся от наших эфемерных познаний о мире, постигнем его загадки, станем жить не торопясь, убедимся в бесполезности войн, изменим миропорядок, откажемся от слов «твое» и «мое» – подлинного источника всякого зла во Вселенной. Мне трудно принять такого Бога, который позволяет людям влачить столь непрочное и суетное существование, при котором человек ежечасно убегает сам от себя, страдает и умирает. Такая жизнь, обреченная на тщету и неведение, представляет собой – если боги все-таки есть – историю великого отмщения. Почему смерть заставляет всё начинать сначала? Жизнь – это колесо. Человеческие жизни суть тонкие струйки, ручьи и реки, зарождающиеся в горах и впадающие в великий океан. А потом, вследствие конденсации, разъединенные частицы снова поднимаются в небо, перемешиваются с воздухом и выпадают дождями в горах, давая начало новым жизням. И так из поколения в поколение продолжает вращаться бессмысленное колесо существования. Разве не было бы более справедливым устройством нечто вроде рая или другого чудесного места, где люди жили бы вечно и нам не приходилось бы раз за разом повторять один и тот же цикл?
Мои слова снова заставили Виолету вмешаться.
– Возможно, Рамон, ты нащупал верный путь. Давай предположим, что тысячи лет назад кое-что произошло. В христианской религии все это замечательно объясняется с помощью аллегории об Эдеме, Адаме и Еве и прочих чудесах. Быть может, по неким сложным для понимания причинам люди превратились в больных, обреченных на медленное умирание. Но сами они не догадываются о своей болезни, поскольку мало кто видел здорового человека и им просто не с кем себя сравнить. Если мир состоит из больных, не так-то легко получить представление об исключениях из общего правила. Однако, несмотря на все случившееся, природа человека по сути своей не изменилась, она мерцает в нем, точно далекий отсвет, точно потаенный, еле теплящийся огонь. И это зародыш бессмертия. Нечто невоплощенное – спящее семечко в последних глубинах Вселенной. Мы живем в могиле собственного тела и питаемся косной материей. И все-таки человек нуждается в духовной пище, свободной от гнили этого мира. И секрет Великого делания состоит именно в том, чтобы найти такую духовную пищу. Эта скрытая манна существует, пища богов, дитя Солнца и Луны, сходящая с небес подобно живительной росе. И если найти эту пищу в ее чистом состоянии, прежде чем она перемешается с нечистыми земными веществами, мы получим искомое. Если мы обретем такую амброзию, мы преодолеем все барьеры жестокого мира.
– Но как же
– В том и заключается проблема. Кто может открыть к ней путь? За что, за какие заслуги? Для кого она предназначена?
Виолета говорила как оратор и в то же время как провидец.
– Уже восемь часов, – встревоженно произнесла Джейн.
– Ты что, торопишься? – отозвалась Виолета.
– Нет-нет. Сегодня я ни с кем не встречаюсь. Когда захотите, уйдем отсюда и переберемся в другое место.
Я тут же замахал рукой, чтобы расплатиться по счету, но Виолета не позволила мне этого сделать: кафе находится в ее квартале, значит, она угощает.
– Теперь пойдем ко мне ужинать. Возражения есть?
– Вот и хорошо, – откликнулась Джейн, прекрасно понимая, что все было решено с самого начала.
– Возражений нет, – сказал и я. – Я всецело в твоем распоряжении, принцесса единорога.
Пока мы шли домой к Виолете, наша беседа перешла из заоблачных высей к банальностям и шуточкам о лондонской жизни.
Я хорошо запомнил, что по обеим сторонам улицы, где жила Виолета, стояло около тридцати домов. Машины были аккуратно, в ряд, припаркованы вдоль узких тротуаров; все там поражало чистотой.
Однако теперь кое-что изменилось. Улица, казалось, стала короче, адом Виолеты, дом с единорогом, – больше. Теперь я видел улицу и дом в другой перспективе и впервые заметил на двери рядом со звонком и щелью для писем табличку с элегантными черными буквами: «В. Фламель».
Служанка, похоже, отсутствовала, но стол оказался накрыт на троих. Четвертая сторона стола пустовала, там стояла только зажженная свеча. Я ни о чем не спрашивал.
На обед был овощной салат, сухофрукты, ломтики белого сыра с тостами и яблочный пирог. Ни мясо, ни рыба в меню не входили. Вино – «Вега Сицилия» [29] урожая 1984 года. Обычно я не обращаю внимания на такие детали, но сам факт, что в Лондоне мы будем пить наше «Рибера-дель-Дуэро», показался мне если не поразительным, то по меньшей мере любопытным. И наверняка такое вино подали ради меня.
В небольшой столовой хватило места для двух шкафов черного дерева вдоль одной из стен; на других стенах висели картины Сезанна, Тернера и Сера. Я сперва принял их за копии, но хозяйка сразу объяснила, что это оригиналы, подаренные дядюшкой-лордом, который большую часть жизни прожил в Рочестере и сам являлся потомком одного знаменитого художника, большого друга Чарльза Диккенса. На изящном буфете я увидел канделябры со свечами, китайский чайный сервиз, маленькую мраморную фигурку единорога, несколько семейных фотографий, бутылки с красным вином, книги о творчестве Энгра, [30] засушенную морскую звезду, а еще одинокий томик под названием «Мемуары Фламеля», изданный неким Симоном X.
29
«Вега Сицилия» – испанская винодельня, расположенная в Рибера-дель-Дуэро на севере Испании.
30
Энгр, Жан Огюст Доминик(1780–1867) – французский исторический и портретный живописец.
Я тотчас набросился на книгу и принялся листать, а в голове моей тем временем промелькнула мысль: «Как здесь все изменилось за полтора дня!» А еще мне показалось, что на одном из семейных портретов изображен Фламель собственной персоной.
– Этот бородатый старичок в шапке – твой родственник? – поинтересовался я у Виолеты. – Может быть, дедушка?
Но Виолета на другом конце комнаты была поглощена разговором с Джейн и ничего мне не ответила.
Между страницами мемуаров Фламеля лежал пожелтевший листок бумаги. Когда я раскрыл книгу, листок выпал; на нем под заголовком «Изумрудная скрижаль Гермеса Трисмегиста» [31] была следующая запись:
31
По преданию, представляет собой завещание Гермеса, найденное Аполлонием Тианским (3 до н. э. – 97 н. э.) на надгробной плите из изумруда на могиле Гермеса. В алхимии считается, что скрижаль описывает технологию получения философского камня.