Алина: светская львица

Бондаренко Валерий Вениаминович

— Нет, он не любит меня! — вдруг сказала Алина решительно, горько, тихо. Она поджала ноги и недвижно сидела так, ни о чем уж не думая, не жалея, а только сживаясь всем существом с этой открывшейся перед ней истиной.

Окно стало бледнеть. Внимательные предметы обступили ее.

Алина застыла.

Она вдруг вспомнила, что идти ей некуда.

Глава двенадцатая

…Еще во сне Алина почувствовала, что выпал снег, — тот первый октябрьский снег, что растает уже к полудню. И еще Алина услышала голос, спокойный

и ласковый женский голос, очень знакомый, — но чей?.. Алина его не узнала. Голос сказал ей в самое ухо, пока глаза бежали по белесым приснившимся Полосам, — таким подвижным и беспокойным, точно это были волны не снега, а моря. Голос сказал что-то очень короткое, смысла чего Алина разобрать не успела, но что успокоило ее тотчас.

Она открыла глаза и по яркому свету, пробившемуся сквозь шторы, поняла, что сон был в руку: снег действительно выпал. Кисейные шторы чуть разошлись; ясно белела крыша дома напротив. Звук голоса, услышанного во сне, сразу забылся, и Алина даже не поняла, отчего настроение у нее такое свежее, отчего ей так спокойно. Она все приписала первому снегу, этому урочному обновленью грязной земли. Но с интересом и удовольствием Алина оглядела свою новую спальню, — ту, что отделал для нее дядюшка в первом этаже вместе с пятью другими комнатами.

Своды комнаты едва тронула кисть живописца: гирлянды зеленого винограда змеились по бледно-желтому фону, сплетаясь в центре, откуда спускалась легкая люстра розового стекла. Полог у кровати клубился только над изголовьем, прозрачный, точно фата невесты. Стены по новой моде были затянуты английским ситцем с букетами полевых цветов и колосьев.

Большое напольное зеркало в золоченой готической раме казалось здесь не очень уместным. Алина с удовольствием выставила бы его отсюда, как постороннего человека. Но в него было так удобно смотреться перед балами и после них, отмечая победоносную роскошь своих нарядов и изменение выражения лица.

Следить за своим лицом в зеркале было порой так увлекательно! Часто, глядя на свое отражение, Алина спрашивала себя, что бы сказала она об этой молодой женщине, встретив ее где-нибудь. Нужно заметить, чаще всего Алина вынуждена была признать эту женщину не красавицей, но очень все-таки интересной.

На прощание царь подарил ей золотую шкатулку со своим изображением внутри и сказал:

— Это шкатулка для наших общих воспоминаний. Надеюсь, вы будете очень осторожно ее открывать, и лишь для себя.

Алина молча присела в глубоком, отчуждающем реверансе.

Да, печальная истина ее отношений с царем, и последовавший разрыв, и странное замужество, все это изменило в ней так многое…

Тайна дядюшки и Базиля открылась внезапно. Теперь Алина поняла, на что так часто намекала Мэри.

Недавно Глаша рассказала ей о потайной двери, что выводит из библиотеки на черную лестницу. Алине не хотелось беспокоить дядюшку, проходя через его кабинет, и наконец она ею воспользовалась.

Лестница была темная, ледяная. Алина быстро прокралась к заветной двери (вся эта таинственность развлекала ее), чуть приоткрыла створку, прислушалась.

Но не успела она еще ничего толком расслышать, как что-то серое, быстрое, узкое мелькнуло у ее ног. Крыса! Алина вскрикнула и скакнула в комнату… Базиль в одной сорочке

и дядюшка в халате так и застыли на широкой софе. Белые, страшные…

Не помня себя Алина бросилась вон.

Потом, уже дойдя до зала, она стала смеяться. Хотела сдержаться, но смех прямо корчил ее до колик. Алина бросилась на диван и вдруг разрыдалась. На шум прибежала тетушка. Она снова начала хохотать, как безумная. Каталась по дивану и укусила стакан с водой. Алину снесли в ее комнату.

Алина решилась добиться независимости во что бы то ни стало, а в ее положении это могло быть только замужество. Замужняя дама может одна ездить куда угодно, над ней нет опеки глупой какой-нибудь тетушки; она свободна! К тому же такой, как Базиль, вряд ли станет ей докучать.

15 октября состоялось бракосочетание, а через день состоялся первый ее выезд в качестве уже не девицы, но дамы. Лакей в ливрее объявил:

— Господин Осоргин с супругой!

И Алина, в платье бледно-зеленого шелка, усеянном узором из мелких почти черных роз, впервые с брильянтами на голове (как положено лишь замужней даме), об руку с Базилем Осоргиным явилась в гостиной баварского посланника Лерхенфельда.

Баварский посланник и супруга его слыли людьми посредственными; вечер обещал быть ужасно скучным. Не желая привлекать к себе досужее внимание — на нее все еще смотрят многозначительно, — Алина ушла из салона и добрела наконец до дальней гостиной, почти совершенно пустой. У среднего окна спиной к ней стояла девушка, очень стройная, в белом платье с широким кремовым поясом. Черные блестящие, но совсем негустые волосы ее были стянуты в тугой пучок на затылке. И нестерпимый этот пучок, и опущенная головка, и простое белое платье с рукавами, узкими у плеча, но пышными у запястий, — все в ней было такое поникшее. Она казалась лилией, извлеченной из родной ей воды. «И у нее, верно, горе!» — решила Алина и попыталась неслышно мимо нее пройти. Но девушка оглянулась. Это была Мэри!

— Отчего ты грустна? — спросила Алина, растерявшись.

Мэри провела рукой по лицу, как бы снимая с него длинную паутинку.

— Если хочешь, я буду с тобой откровенна, — тихо сказала она. — Не сочти это глупым жеманством… Ах, я несчастна! — вскричала она вдруг и резко отвернулась к окну.

— Милая, что с тобой? — Алина обняла ее нежно. — Поверь, тебе лучше выговориться! Так что же стряслось?

— Ты знаешь, ведь я отказала Жоржу! Он две недели уж к нам ни ногой. И вот за эти несчастные две недели я поняла: я люблю его больше, чем думала! Ах, какая же ты счастливая, что увлекалась им так мимолетно!..

Она тихо заплакала, но тотчас продолжила говорить, утирая слезы. Голос ее прерывался.

— Горько! Горько думать, что этот человек уже мог быть моим; что я сама ему отказала; что, наконец, я ему безразлична…

Она помолчала, вздохнула, потом продолжила с гордою, ледяною миной:

— Только что я узнала от мадам Полетики, его бывшей любовницы, которая по привычке еще ревнует его ко всем, — узнала вещь страшную. Он любит мадам Пушкину, но у него роман и с сестрою ее Катрин! При этом он сватается ко мне; при этом я люблю его; при этом Катрин его любит также! Но он теперь весь в своем чувстве к этой безмозглой льдине, к Натали, а она над ним, верно, смеется! Мы же с Катрин дуры, дуры!..