Алина: светская львица
Шрифт:
Все тридцать тысяч гостей, среди которых были даже купцы и чиновники, с любовью теснились вокруг государя, вступившего в десятый год своего царствования.
Я ограничилась белым платьем и черною полумаской, хотя большинство дам были в маскарадных костюмах.
— Отчего вы не в маскарадном платье? — спросил меня Жорж.
— Я не актерка, — заметила я. К чему изображать из себя бог знает что? — Но скажите, барон, кем бы вы хотели, чтобы я оделась?
Он взглянул на меня вдруг очень внимательно (насколько то позволяла
— Черным лебедем.
— Черным лебедем? Отчего же именно черным?
Он пожал плечами и ничего не ответил. Барон был очевидно смущен! Как мне польстил этот его ответ! Итак, он видит во мне роковое что-то? Занятно!
Потом был ужин. К половине первого Их Величества покинули собрание.
Провожая нас с маман до кареты, д’Антес как-то странно вдруг оглянулся. Я проследила взгляд его. Он испортил мне вечер: Жорж смотрел на эту безмозглую «красавицу», на Пушкину.
Она ничто; она к тому же и замужем!»
Глава пятая
Она встретила Базиля Осоргина в приемной у дядюшки. Молодой человек, отлично одетый, стройный, с черными волосами и голубыми глазами, такими яркими, встал при ее появленьи. Алина смешалась: в этот час, когда дядюшка у себя в министерстве, приемная обычно пуста.
Не следовало, конечно, заговаривать с незнакомцем, однако он показался так растерян, что невольно Алине захотелось ободрить его словами:
— Его высокопревосходительство бывает обычно к трем часам, месье.
— Какая досада, мадмуазель! Он сам мне назначил к половине второго, — ответил посетитель с искренним сокрушеньем.
Алина тронута была простодушьем его. Они разговорились. Он объяснил, что недавно вышел из университета, что матушка его уж месяц как скончалась, отец-генерал погиб в битве под Лейпцигом, а именье вовсе расстроено.
— Если бы не дядюшка ваш, не его участие, мне бы пришлось несладко.
— Давно ль вы знакомы с дядюшкою?
— Меня представили на прошлой неделе, — ответил он и вдруг покраснел ужасно.
Алине захотелось потрепать его по щеке. Но она сдержалась, и вовремя: дядюшка с шумом возник на пороге.
— Мой друг! — вскричал он, вовсе не замечая племянницы. — Я заставил вас ждать?
Но тотчас сменил тон на министерски важный и указал Базилю следовать в кабинет.
Алина вернулась к себе. Точно чужими глазами увидела она свою комнату, оклеенную желтенькими обоями, с узкой кроватью, ситцевой ширмою, высоким зеркалом и письменным столиком у окна… О бароне можно было мечтать. Но этот робкий юноша, — он казался таким близким, таким доступным. Хотелось взять его нежную руку, хотелось сказать ему слово участья…
— Нет-нет! — возроптала Алина. — Это ветреность, Боже мой! Я люблю одного барона — пусть безнадежно, но я люблю! А это — это совсем что-то другое. Да и может ли понравиться такой робкий?..
Она принялась смеяться, вспомнив
Алина подошла к окну, отогнула штору. Зимний день меркнул, небо становилось синей и прозрачней; снег еще резче белел на соседних крышах, в сугробах на тротуаре.
— Я влюбилась, — сказала себе Алина вдруг. Дядюшка, Мэри, даже барон, — все виделось ей теперь таким далеким.
Алина не знала еще любви, и чувства женщины в ней дремали. Она вполне доверяла внушенному впечатленью. Базиль был юн, скромен и мил. Его румяное круглое лицо с тревожными, по-восточному выразительными глазами пленило ее. Алина чувствовала себя к тому же хозяйкою положенья, и это нравилось ей своей надежностью и своей новизной. Гордая кровь предков проснулась в ней: Алине нравилось оказывать покровительство. К тому же она была добра и живо приняла к сердцу положение человека сходной судьбы. Несчастный опыт с д’Антесом уже научил ее осторожности в чувствах. Алина не желала страдать, она мечтала о тихом и верном счастье, — она, с детства лишенная семейственного уюта!..
Глава шестая
Да, тогда Базиль ей казался судьбой. Между тем вот-вот она должна была, наконец, «вступить на доску». На светском жаргоне это означало: «выезжать», «танцевать», а также, конечно, «невеститься». И предвкушение новых увлекательных впечатлений целыми днями занимало ее полудетскую душу. Но тогда она спохватывалась обычно, начинала жалеть Базиля и любила его еще больше, — так ей казалось.
Жизнь, однако, рассудила куда сложнее.
Из письма Мэри к Алине: «Итак, свершилось! Поздравляю, милая, с первым твоим балом! Ты была просто очаровательна в блекло-розовом платье. И что за счастливая мысль — эти фиалки на пелерине!..
Жаль только, что тетушка вывезла тебя впервой к развалине Голицыной. Хотя там был весь Петербург, сам государь, — но тень 95-летнего юбилея, тень могилы, лежала на празднестве. Ты не находишь? Ее этот дом с древними нечистыми мебелями, шестидесятилетние дети и сама она в желтом роброне, пудреном парике и в чепце с почти гробовыми рюшами… Ты сказала что-то о «Пиковой даме»? Что ж, пожелаем старушке не скоро встретить своего Германна!
А кстати, о нем. Почему бы месье Пушкину не сыграть, наконец, роль своего героя? Во всяком случае, вид у него был законченного злодея.
Но, возможно, на роль Германна захочет попробоваться и месье Осоргин? Впрочем, кажется, он слишком робок «для дельца такого». Однако синие глаза его вовсе не робко следили за тобой целый вечер! И мазурку вы танцевали прелестно.
Поздравляю с первой победой, моя дорогая!»
О том, что на сей раз д’Антес танцевал мазурку с Натали Пушкиной, гордая Мэри не написала. Княжна старательно делала вид, будто не замечает поведения Жоржа.