Алитет уходит в горы

Семушкин Тихон Захарович

Старуха сидела в новом меховом керкере* и новых камусовых торбазах. Эта одежда была приготовлена давно. Все остальные люди - "неуходящие" были в обычных одеждах: Тыгрена с набедренной повязкой, Каменват и Айе в легких меховых штанах.

_______________

* Меховой комбинезон.

Чай пили при полном молчании. Наконец старуха, не допив чай, передала свою кружку Тыгрене и сказала:

– Люди, довольно. Тыгрена, возьми себе мою кружку. Тебе еще долго придется пить чай.

Посуду быстро убрали, и старуха передвинулась на середину полога.

На лице

ее было выражение полного равнодушия к окружающим людям, будто она уже находилась в пути, оставив навсегда нелегкую земную жизнь. Она смотрела на близких людей и уже не замечала их. Никто больше не услышал ее голоса. Старуха молча повалилась на оленью шкуру и закрыла глаза.

Тыгрена в слезах обвернула шею матери шкуркой молодого теленка, муж Каменват накинул петлей ремень поверх шкурки, и, когда Айе сел верхом на колени старухи и крепко взял ее руки в свои, придавив их к полу, петля затянулась.

С улицы донесся вой собак. Одна за другой они выли протяжно, нагоняя тоску и отчаяние.

Труп увезли в горы и положили среди камней. Каменват изрезал одежду, чтобы облегчить доступ к трупу зверям и хищным птицам. Тыгрена оставила здесь же чайную чашку с блюдцем, иголку и немного неток, скрученных из оленьих жил.

На склоне горы показалась упряжка сильных собак. Это в погоню за Тыгреной мчался Алитет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Далекий Чукотский край веками был оторван от Большой земли. Люди жили здесь на основе неписаных законов. С момента рождения человека и до самой смерти всевозможные суеверия были постоянными спутниками его. Но при всем этом основными чертами народа были смелость, честность, выносливость и терпеливость.

В погоне за добычей охотники часто переносили невероятные и немыслимые лишения. Нередко в борьбе за жизнь нужна была звериная выносливость. А результаты этого тяжелого труда - меха - забирались за бесценок.

Представители российского и иностранного капитала осели на чукотских берегах в погоне за "хвостами". Наряду с русскими купцами здесь прижились датчане, норвежцы, американцы и англичане. Легкая нажива была целью пришельцев, поселившихся на этих берегах.

Так жил здесь и мистер Томсон. Последние годы, начиная с 1917, Чарльз Томсон тщательно следил за сообщениями в американской прессе о русской революции. Но смысла происшедшей перемены он не мог себе уяснить. Пресса совсем сбила его с толку.

А между тем Октябрь ломал старые устои России, и отголоски его, как океанская зыбь, доходили сюда все сильней и сильней.

Необычное поведение Айе при продаже черно-бурых лисиц и появление на берегу какого-то русского партизана насторожили американца.

Чукотская весна этого года была особенно хороша. Прозрачный, чистый воздух. Тишина. И только очень глухо где-то вдали после шторма все еще колыхался океан, входивший в берега.

В глубине тундры кое-где попадались проталины, и, хотя их было еще немного, полярные воробьи уже прилетели первыми на свою родину. Летая в поисках пищи над белоснежной тундрой, пригреваемой солнцем, они словно перекликались, оживляя звонким птичьим разговором пустынные места.

Казалось, слишком

рано прилетели сюда эти предвестники полярного лета. И все же они находили пищу в тальниках, в долинах рек и в следах прошедших оленей. Они спешно гнездились, чтобы вывести поскорей птенцов и улететь с ними обратно в теплые края.

После зимней спячки пробудились и евражки. Эти шустрые зверьки повылезли из нор и, греясь на солнце, робко, настороженно перебегали от норы к норе. При малейшей опасности они мгновенно скрывались в подземелье.

Воздух так переливался, что искажал предметы, и издали евражки, напоминавшие бегущих людей, казались великанами, вводя в заблуждение неопытного человека.

Кругом еще лежал снег - влажный, рыхлый, ослепительный. Солнце круглые сутки не уходило с неба.

Мистер Томсон повернулся в кровати, когда патентованный американский будильник залился дребезжащим звоном. Чарльз Томсон зарылся в подушки. Он вылез из них лишь тогда, когда будильник вновь зазвенел с прежней силой, и опять мистер Томсон спрятался в подушки. Так несколько раз с передышками будильник принимался будить своего господина.

О, это был чудесный будильник! Он не даст проспать.

Мистер Томсон, играя с будильником, как с живым, то прячась от него в подушки, то вылезая, легко освободился от сна.

Было десять часов утра. Мистер Томсон вставал неизменно в этот час на протяжении всей своей жизни в этой стране, с 1901 года. Он точно и строго придерживался раз навсегда принятого порядка.

Мистер Томсон встал и, свесив ноги на медвежью шкуру, оглянулся кругом. В комнате стоял мрак, и только сквозь черную суконную штору через маленькую дырочку проникал луч света. В темноте он казался блестящей ниточкой, протянутой от верхней части единственного окна до качалки, стоявшей у противоположной стены.

Увидев эту лучезарную ниточку, мистер Томсон сначала улыбнулся, а потом вдруг рассердился.

– Ох, эти людишки! Год дэм! Двадцать лет не могу приучить! За это время можно всему обучить даже тюленя, - сердито пробурчал он и, не сходя с кровати, крикнул в пространство: - Мэй!

В комнату вошла женщина средних лет. Привыкшая к порядку своего мужа, Рультына в темноте, как евражка в норе, мягко прошла к окну. И только она хотела открыть суконную штору, как муж остановил ее:

– Подожди! Ты видишь дырочку, через которую пробивается свет в мою комнату?

– Вижу.

– Это непорядок! Я не хочу, чтобы мой сон чем-нибудь нарушался. Ты плохо смотришь за тем, что делается в моем доме, - недовольно сказал мистер Томсон.

Рультына молча и покорно слушала замечания своего белого мужа. Она никак не могла понять, чего хочет Чарли. Разве он не видел, как настоящие люди спят на снегу, на нарте, под всеми лучами солнца!

– Теперь можешь открыть окно, - сказал мистер Томсон.

Ослепительно яркий свет ворвался через небольшое окно в маленькую, с очень низким потолком комнату. Здесь стояли кровать, стол, самодельный книжный шкаф и два венских стула. В углу около качалки сверкал на ящике граммофон с огромной трубой, заводившийся по воскресеньям.