Алитет уходит в горы
Шрифт:
В одном лишь нарушалась свобода выбора: каждый обязан был унести из склада Алитета не менее пяти капканов.
В сторонке стоял маленький ящик плиточного прессованного табаку. Каждый подходил и, нарезав в трубку табаку, закуривал.
В складе курил весь народ, и дым валил из двери, как из трубы парохода. Те, кто хотел жевать табак, подходили к другому ящику. В горах не покуришь и не пожуешь так, там надо беречь табак. Ну кто же скажет, что это не настоящий праздник?
Товары отбирали и охотники, которые еще не успели наловить песцов. Но ведь они поймают их когда-нибудь?
– Берите, берите! Все берите, что вам нужно. Капканы только не забудьте. Если на будущий год у вас не будет песцов, потом, когда поймаете, отдадите.
Алитет знал в лицо каждого охотника. Он был весел, расхаживал в толпе. Люди отбирали товары не спеша, складывали их в мешки и отходили в сторону.
Радостно было на сердце Алитета, когда он смотрел на эту большую торговлю. Но еще лучше будет зимой, когда он сядет на нарту и опять поскачет по всем стойбищам забирать песцов и лис - всех, сколько окажется. Он даже не будет их смотреть, а просто скажет: "Сложите их там у меня в нарте!" А песцов будет много! Капканов теперь в тундре удвоится.
Алитет позвал Туматуге и сказал:
– Много гостей в нашем стойбище. Пусть в каждой яранге накормят их мясом. Пусть разойдутся гости человек по пять, по десять. Пусть мясо возьмут из моей ямы.
– Эгей!
– крикнул Туматуге и побежал в яранги сообщить очередную новость.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Полярное лето 1923 года было особенно благоприятно для навигации. Вдоль всей береговой полосы стояла чистая вода, и вся масса тяжелых льдов, гонимая преобладающими в это время южными ветрами, отступила далеко на север.
Пароход "Совет" вошел впервые в Берингов пролив. Он шел к берегам Колымы, где вот уже много лет никто не снабжал край и где остатки белогвардейских банд нарушали мирную жизнь народов Севера.
На борту парохода "Совет" стоял начальник части особого назначения Толстухин и уполномоченный Камчатского губревкома по Чукотскому уезду Лось.
– Вот, Лось, обозревай свои окрестности. Сегодня сходить тебе. Как войдем в пролив, так сразу же и откроется вид на твою резиденцию, - сказал Толстухин.
– Значит, скоро увижу своих марсианцев?
– Каких марсианцев?
– Да как же! Живут они здесь, как на другой планете.
– Да, да. Целая страна протяжением более двух тысяч километров лежит перед тобой. Командуй! Только, брат, забудь свой бронепоезд. На собак придется пересесть.
– Это роли не играет: можем на бронепоезде, можем и на собаках, серьезно ответил Лось.
Уполномоченный ревкома Лось был огромного роста, медлителен в движениях и в разговоре, но быстр в своих решениях и действиях. Прибыв на Камчатку, бывший командир бронепоезда Лось получил назначение в Чукотский уезд.
Лось смутно представлял себе этот край. И теперь, стоя на борту "Совета", он сосредоточенно всматривался в голую, каменную, безжизненную землю.
Повернувшись к Толстухину, Лось сказал:
– Удивительная история! Когда меня провожали на пароход, мои друзья смотрели на мой отъезд в этот край как на подвиг... А я вот стою сейчас и думаю: какой, к черту, подвиг. Еду на пароходе в отличной каюте, совсем не то, что Семен Дежнев
– Что? Стремление к новым открытиям, - сказал Толстухин.
– Российские землепроходцы и Аляску открыли. До Калифорнийских гор доперли. Вот куда!
– Перед отъездом я неделю рылся в архиве бывшего камчатского губернатора. И ты понимаешь, какая история: оказывается, казаки более века склоняли непокорный чукотский народ под власть русского царя и не склонили. Не огнестрельное оружие, не штыки покорили народ. Русский табак "папуша", ножи, топоры, головной сахар - вот чем взяли его, но и то не совсем. Когда в конце девятнадцатого века открылось регулярное пароходство из Владивостока, сюда прибыл первый русский начальник Анадырской округи доктор медицины Гриневицкий. Так вот, слушай, это я сам читал в его донесениях. Обращаясь к своему высокому начальству, после того как он ознакомился с народом, Гриневицкий испрашивал позволения называться не начальником, а только доктором, так как, по его мнению, чукчи живут свободно и еще не привыкли к идее власти. Видишь, к идее власти не привыкли! Власть их раздражает.
Этот первый начальник написал обстоятельный доклад. Он коснулся и продажи Аляски в 1867 году, и как после того ринулись к берегам Чукотки десятки китобойных судов, сотни контрабандных шхун, завязывая торговлю с местным населением. Но, конечно, за неделю всего не узнаешь. Пока Чукотка для меня так и остается, как говорил о ней этот доктор, "терра инкогнита", то есть земля неизвестная.
Корабль вошел в самую узкую часть пролива.
Берингов пролив напоминал большое спокойное озеро, по которому сновали кожаные байдары охотников. Почти на отвесном берегу стояли их жилища. Как гнезда птиц, расположились яранги нестройными рядами среди каменистых нагромождений.
Странным казался выбор этого неудобного местожительства. Но охотники-зверобои привыкли к нему и любили это место. Каждый камень, каждый выступ, каждый склон горы примелькался им с детства. С легкостью горных коз жители этого стойбища скользили по склону в своей мягкой обуви. Не будь здесь камней, скучно было бы и ходить по ровным площадкам.
В проливе всегда хороший промысел моржа. Моржи большими стадами проплывают здесь в Ледовитый океан, как в ворота просторного двора. А где есть моржи, там жизнь в довольстве. Здесь край земли. Отсюда на северо-восток, за проливом, виднеются смутные очертания гор Аляски.
Туман рассеялся, показалось незаходящее солнце. Приткнувшись на берегу, серыми пятнами стояли мрачные чукотские яранги.
– Плохо, что не познакомился основательно с этим краем заранее, заговорил Лось.
– Все мои познания пока что заключаются в том, что я тебе сейчас рассказал, да вот измерил по карте капитана приблизительно территорию... Уезд, черт возьми! Четыреста тысяч квадратных километров!
– Друг мой! А кто же, ты думал, должен был познакомить тебя с этим краем? Нет еще таких советских людей, - заметил Толстухин.