Алитет уходит в горы
Шрифт:
– Скорей сожги ее, Ваамчо! Скорей! Я боюсь!
– Алек, а может, обманывает Корауге? Он недобрый шаман. Он злой и коварный.
– Нет, Ваамчо, не обманывает. Зачем ты говоришь такие слова? Вот тебе дощечки от ящика. Скорее наскобли стружек, а я пойду сказать людям, чтобы собирались к костру.
Вскоре люди пошли на окраину стойбища. На снежном холмике, где когда-то Ваамчо зарезал свою любимую собаку Чегыт, он разложил стружки. Люди полукругом обступили костер и с затаенным дыханием следили за шаманом. Корауге вынул из-за пазухи бутылку с керосином, побрызгал на
– Поднеси спичку!
Ваамчо поджег костер, который вспыхнул так быстро, что ему пришлось отскочить.
– Скорей бросай, - торопил шаман.
Ваамчо бросил бумажку в огонь. Она в один миг сгорела, не оставив следа.
Костер быстро потух.
– Насыпь сюда снегу, чтобы ветер сровнял и уничтожил следы этого опоганенного места:
Ваамчо шел домой и думал: "Тот же запах, что и на приманках, которые лежали у Трех Холмов. Этот запах таньгинского светильного жира нельзя забыть... Но что такое? Все женщины пришли к костру, и только одной Тыгрены не было. Что бы это могло значить? Почему сердито смотрела Тыгрена, встретившись в сенках? Трудно догадаться, о чем думает Тыгрена".
В тот момент, когда люди шли к костру, Тыгрена почувствовала приближение родов и быстро залезла в свой особый полог.
Женщина должна рожать одна, и никто не должен присутствовать при этом. Даже заглянуть к роженице никому не разрешалось. Нельзя было зажечь и светильник. Ведь коварство злых духов неизмеримо. Нужно скрыть то место, где будет рождаться человек. Но духи, они пронырливы. Вон уже поднялся сильный ветер. Сухие моржовые шкуры на крыше яранги зазвенели.
В темном пологе Тыгрена расположилась на заранее приготовленных оленьих шкурах. Страшные боли разрывали ее, но она знала, что теперь ей нельзя ни кричать, ни стонать. Злые духи не должны знать, что здесь рождается человек. Разве она не хочет стать матерью? Она старалась заглушить невыносимые боли думами о том, что вот сейчас появится новый человек, который вырастет и будет или настоящим охотником, или настоящей женщиной.
Чувство беспредельной радости заглушалось ощущением мучительной боли. Сквозь слезы она то улыбалась, то чутко, настороженно и боязливо прислушивалась к ветру. Иногда она переставала дышать из опасения обнаружить себя. Ветер гудит, и злой дух, наверное, находится где-то поблизости.
С волнением и тревогой в душе она ждала: не закричит ли новый человек? Тыгрена знала от других женщин, что роды бывают трудные, и тогда помогают роженице, выдавливая ребенка доской. Но в таких случаях злой дух быстро узнает место, где рождается человек, и ребенок погибает.
Нет, Тыгрена не подаст голоса, даже если будет рожать три дня. Она лучше молча умрет.
Вдруг ей невыносимо захотелось кричать. Она до крови укусила свою руку, чтобы перенести боль в другое место. И всякий раз, как только начинала терять сознание, Тыгрена, собирая силы, принималась кусать себя.
Ей стало жарко. Захотелось пить. Губы стали сухими. Но она теперь была нечистой женщиной и не могла пользоваться общей посудой, а свою не успела поставить.
Около полога столпились женщины. На их лицах было беспокойство, и каждая из
Ночью Тыгрена наконец услышала голос маленького человека. Это прибавило ей сил, и Тыгрена сама приняла ребенка. Она перевязала волосом из своей косы пуповину, перегрызла ее, присыпала пеплом жженой бересты и, обессиленная, улыбающаяся, радостная, упала на шкуры.
Новый человек кричал.
Тыгрена с усилием приподнялась и, в темноте всматриваясь и обнюхивая ребенка, шепотом проговорила:
– Кричи, кричи! Не будь таким тихим, как твой отец Ваамчо.
Женщины, услышав крик ребенка, переглянулись. Одна из них полезла к Тыгрене. Женщина зажгла светильник, взяла ребенка и вынесла его из полога. Ребенка быстро обтерли снегом и вернули к теплому телу матери.
– Еще прибавился один охотник в нашем стойбище, - сказала женщина.
К стойбищу подкатил Алитет. Он был мрачен и, не отвечая на расспросы людей, молча направился к своей яранге. Едва он вошел в сенки, как услышал громкий плач. Алитет остановился, прислушался и спросил:
– Кто это?
– Сын родился, Алитет, - ответила женщина.
Алитет, сбросив с себя кухлянку, торопливо направился в полог жены. Тыгрена дремала.
Алитет нагнулся над ребенком и долго рассматривал его. Наконец он оторвал ребенка от матери и посмотрел ему в глаза.
Тыгрена проподнялась, молча схватила ребенка и прижала к груди.
– Я думал, у него будут светлые, американские глаза, а они обыкновенные!
– недовольно проговорил Алитет.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Чудовищные слухи ползли по всему побережью, от одного стойбища к другому. Всполошился народ. Волнение охватило всех - от мала до велика. Всюду проникали эти страшные слухи, омрачая и беспокоя сердца людей. Так наползает тяжелый туман, постепенно скрывая от солнца одну за другой яранги, расположенные на берегу моря.
Новый закон жизни, привезенный издалека русским бородатым начальником, быстро превратился в духа болезни, несчастья, напасти. Слухи росли и, как ручьи и речушки в половодье, сливались в общий поток.
Вскоре после того, как Ваамчо сжег на костре свою бумагу, в ревком прискакали почти все председатели родовых советов. Взволнованные, они толпой вошли к Лосю, очень удивленному неожиданным появлением своих председателей.
– Что случилось, товарищи?
– с тревогой спросил Лось.
Из толпы выступил пожилой охотник, снял шапку и вытер ею свое вспотевшее лицо. Он не сразу заговорил. Помялся, оглядел всех и, словно ища поддержки у соплеменников, начал:
– Начальник! Возьми обратно эту бумагу, которую ты оставил в моей яранге. Она отняла у меня сон. Моя жена после того сильно захворала. Я боюсь оставаться начальником-присидателем. Возьми ее обратно. Пусть начальником будет наш шаман Аяк. Ему можно. Он сам отгонит злых духов, если случится беда. Он будет хорошим начальником, - сказал председатель родового совета и положил свою бумагу на стол.