Алия 70-х...
Шрифт:
— Вы хотели уехать из России, но это не означало приехать в Израиль. Что привело вас именно сюда?
— Поначалу мы не знали, что, имея вызов из Израиля, можно ехать в другую сторону. И даже когда узнали, то не хотели пользоваться такой возможностью. Во-первых, в Израиле были наши друзья и нам хотелось быть с ними. Во-вторых мы узнали, что и в других странах есть антисемитизм, от которого мы уезжали. И, наконец то, что мы знали об Израиле, было интересной страна была нам симпатична. Мы знали, что эта страна смешанная: европейская и в то же время восточная. Может мы думали, что она более восточная, чем оказалось на самом деле. Мы знали, что страна демократическая и страна свободная. В ней были все признаки европейской демократической свободной страны: отсутствие цензуры, демократические выборы, свобода самовыражения, отсутствие
— Не обманулись ли вы в своих ожиданиях свободы?
— Абсолютно не обманулась. Как мы и ожидали, мы попали в страну, где чувствуем себя свободными людьми. Наш духовный мир, наш круг интересов, наши понятия и представления — все это наше и все это свободно выразимо. И если я сталкиваюсь с человеком, у которого совершенно другие, чужие, может быть даже враждебные мне взгляды, то не опасаюсь, что этот человек сделает мне зло из-за наших разногласий. Различные мировоззрения мирно уживаются, не приводя ни к враждебности, ни к конфликтам. Это и есть свобода.
— Своим приездом в Израиль вы перевели себя в разряд национального меньшинства. Не пугала ли вас перспектива «жить среди евреев»?
— Мысль, что я буду жить среди евреев, меня нисколько не пугала. Я могла бы жить и с англичанами, и с французами, и с американцами. Но к евреям, особенно к евреям в Израиле, я испытывала симпатию большую, чем, скажем, к французам. Мне нравилось, что этот народ проявил совершенно удивительное в наше время упорство, способность к самозащите и национальному героизму. Меня привлекала перспектива жить с этим народом. И здесь за четыре года я ни разу не чувствовала себя ни ущемленной, ни уязвленной. Я встречалась с таким, я бы сказала, конструктивным национализмом, когда нация утверждается, но не за счет унижения или дискредитации остальных. В повседневной жизни я встречаю к себе интерес, симпатию, меня часто спрашивают: «Как вы себя здесь чувствуете? Не плохо ли вам? Не уязвляют ли вас?» И мне кажется людям хочется, чтобы я чувствовала себя здесь хорошо. В течение очень долгого времени я, в отличие от своего мужа, принадлежала к национальному большинству. Теперь пора побыть мне национальным меньшинством и посмотреть, каково это. Могу сказать, что и в этом отношении я не сталкивалась с проблемами. Мы живем в свободной стране, где нет национального угнетения, нет какого-то преимущества одной нации перед другой. Страна еврейская, государство еврейское, но ущемления национальных меньшинств в правах или каких-то юридических вопросах я лично не наблюдаю. Может быть есть у евреев несколько настороженное отношение к арабам. Так это мне кажется очень понятным, потому что в стране случаются террористические акты. Не заглянешь в душу каждого араба, не проверишь националист он или просто тихий и мирный обыватель. Поэтому и существует некоторая осторожность, настороженность.
— Не возникают ли у вашего сына специальные проблемы из-за того, что его мать русская?
— Поначалу проблемы были, но проблемы придуманные. Например, он пошел в школу и был единственным необрезанным мальчиком. Как-то нужно было идти в бассейн. Мой сын, ничего не объясняя учителю, отказался идти в бассейн. И мне пришлось идти в школу и объяснять, в чем дело. Вместе с тем, я не хотела, чтобы мой мальчик из желания быть «как все» чисто формально прошел обряд, а потом уже вообще не думал об этом. Мне казалось, что приход к еврейству для него должен быть органичным. И вот прошло уже четыре года, и я замечаю перемены, которые происходят в нем, как он все больше и больше становится израильтянином. И если это превращение в израильтянина, для которого иврит также органичен, как русский язык; для которого эта жизнь во всех ее проявлениях — с футболом, с походами, с израильской армией, политикой,
— Это ваша оценка проблемы, а как он относится к своему будущему?
— Насколько я могу судить, он уже не считает себя ни в какой степени русским. Он считает себя израильтянином, евреем. Сейчас пришло время ему получать паспорт, и я почувствовала, что ему не очень хочется, чтобы там была отметка «русский», потому что он себя таким не чувствует. И я этому радуюсь, потому что он живет в еврейской стране. Раз он себя чувствует евреем, то пусть все радости и печали этой страны будут его радостями и печалями.
— Как вы относитесь к тому, что ваш сын пойдет в еврейскую армию защищать Израиль?
— Я отношусь к этому, пожалуй, как любая израильская женщина, у которой есть сыновья. Страна находится в таком положении, что ее нужно защищать. И такова судьба у наших мальчиков — надо идти в армию. Я не отношусь к этому ни с восторгом, ни с энтузиазмом. Это суровая необходимость, трудная необходимость. Но это то, что я буду переживать вместе со всем народом.
— Как вы входили в израильскую жизнь?
— Это сложный процесс, и он включал в себя несколько этапов. Поначалу, то есть первое впечатление я могу свести к одному слову — интересно. Все интересно. Природа, новые растения, луна иначе в небе перевернута по ночам. Привычный серп луны лодочкой лежит. Затем наступил очень тяжелый период, когда я переживала довольно сильный психологический кризис. При этом мне продолжали оставаться интересными и люди, и страна, но у меня было очень странное отношение к ивриту. Я не могла его учить, он мне очень не нравился.
Умом я понимала, что язык, как все языки, со своими особенностями. Но меня настолько травмировало пребывание в незнакомой языковой стихии, что я не могла учить язык. И при этом все вокруг мне говорили: «Надо учить иврит, язык — это главное.» А у меня была чисто женская реакция — я плакала, но язык не учила. И это, конечно, было очень плохо. К этому добавлялось ощущение собственной профессиональной ненужности. Это при том, что я еще в России знала, что утрачиваю специальность, знала, что мне нужно будет делать что-то другое. Но когда я с этим столкнулась на практике, то оказалось, что мне это трудно пережить. А делать что-то нужно было.
— Что же вы делали?
— Долгое время я вообще ничего не делала. Поначалу, когда мы переехали на временную квартиру, было много хлопот с устройством на новом месте. Это требовало моего внимания и ежедневной работы. А потом я просто сидела дома, вела хозяйство, пекла пироги. И тут наступил новый период — интерес к жизни в Израиле. И случилось это так. Когда мы приехали в Хайфу, у нас здесь не было знакомых. Но рядом с домом оказалось студенческое общежитие, где жил сын наших приятелей — студент Техниона. Он стал к нам приходить и приводить своих друзей. Этих ребят я любила кормить своими пирогами. Они скучали по семьям, и я была счастлива, что могу создать им немного уюта. У каждого бывают свои очень индивидуальные мостики вхождения в израильскую жизнь. Для меня это был мостик. Ребята приходили, рассказывали как они учатся, говорили о политических проблемах и вообще обо всем, что волнует израильскую молодежь. Вместе с ними я стала интересоваться тем, что происходит в окружающей жизни. И от любования природой пришла к жизни людей.
— Муж ваш к этому времени уже работал?
— Да, у мужа проблем с работой не было. Он работал в Ленинграде макетчиком в архитектурной мастерской. И здесь мог бы начать работать по специальности через неделю после приезда в страну. Но мы решили не торопиться, хотели, чтобы он подучил язык. Он пошел работать через два месяца после приезда. И вся его дальнейшая служебная абсорбция проходила успешно. Он работает макетчиком в частной архитектурной фирме. У него сложились прекрасные отношения с сотрудниками и с хозяином фирмы. Его ценят. Он получает неплохую зарплату, которая позволяет нам жить лучше, чем мы жили в Союзе, хотя там мы оба работали и каждый на двух работах.