Алкоголик. Эхо дуэли
Шрифт:
— А поднимите-ка этот столик одним пальцем, поднимите, – предлагал он Вадиму.
Вадим не мог понять, шутит он или всерьез. В свои молодые годы Свирин всегда очень нервничал, когда не мог понять, что именно хочет от него начальник.
— Столик легонький как пух, – продолжал Матвей Матвеевич. – Тончайший. И по преданию, на нем матушка Екатерина писала записочки, когда посещала Потемкина. Между нами говоря, столик из Таврического. Разумеется, без похищения не обошлось, то есть вроде похищения. Фрейлина взяла его к себе, состарилась, умерла, завещала столик горничной, и пошло-поехало… А потом он оказался у меня.
Потом они долго
— Если придавать значение отдаленной наследственности, то приходится признать, что в Лермонтове отразился воинственный дух его шотландских предков. Родоначальник русской ветви Лермонтовых Георг Лермонт был в 1613 году взят в плен русскими войсками в бою под Белым, перешел на службу к московскому государю и сложил свою голову близ Смоленска, – сказал Матвей Матвеевич.
— Так род Лермонтова происходит из Шотландии? – изумился Свирин.
— Да, и род не простой, – многозначительно произнес Матвей Матвеевич. – Тебе это интересно?
– Да.
— Тогда слушай. В Шотландии, вблизи монастырского города Мельроза, стоял в XIII веке замок Эрсильдон, где жил знаменитый в свое время рыцарь Томас Лермонт. Он был знаменит как ведун и провидец, с молодых лет находился в таинственной близости к царству фей. Вечерами он собирал людей вокруг огромного старого дерева на холме Эрсильдон и предсказывал им будущее. На этом холме он предсказал шотландскому королю Альфреду III его неожиданную и нелепую смерть. И его собственный конец был загадочен: он пропал без вести, уйдя вслед за двумя белыми оленями, присланными за ним, как говорили, из царства фей.
Про царство фей Свирин не знал ровным счетом ничего. Он не знал, как реагировать на белых оленей, которые уводят на тот свет. Поэтому он молчал – держал паузу.
Так он делал всегда, когда боялся сморозить глупость. А его непосредственный начальник продолжал интеллигентную беседу:
— Но если в семье Лермонтовых и существовала военная традиция, то ее проявления заглушались женским влиянием, которому был подчинен поэт в детстве и юности. Лермонтов с малых лет был окружен исключительно женщинами. Это развило в нем мечтательность…
— Да, да, – с умным видом поддакивал юный Свирин, а его начальник продолжал свой рассказ.
— Рядом с мечтами и сказками шли также и впечатления от прошлой действительности. Гувернер Лермонтова Капе, некогда пленный офицер французской гвардии, восторженными рассказами о военных подвигах своего императора приобщал душу своего воспитанника к культу Наполеона и учил его быть не только храбрым, но и относиться с уважением к несчастьям храбрых. «Скажите, что вы чувствовали, когда лежали среди убитых и раненых?» – спросил однажды Лермонтов генерала Шульца, который под Ахульго получил рану и весь день пролежал на земле. «Что я чувствовал? – ответил генерал. – Я чувствовал, конечно, беспомощность, жажду под палящими лучами солнца; но в полузабытьи мысли мои часто неслись далеко от поля сражения, к той, ради которой я очутился на Кавказе. Одно из страшных зол войны – страдания раненых, забытых на поле сражения. Во сто крат счастливее тот, кто умирает на руках родных или товарищей. Но лежать среди мертвых или умирающих, испытывать острые физические муки, невыносимое чувство одиночества, тоски по близким, терпеть голод, жажду, зной…» Через несколько дней Лермонтов встретил Шульца и сказал: «Благодарю вас за сюжет. Хотите прочесть?» И он прочел ему стихотворение
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
И при этом он видел не только свой сон, но и сон, который видится его сонному видению. Так появляется еще один сон:
Но, в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчива одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана,
Знакомый труп лежал в долине той,
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.
Эти сновидения говорят о том, что Лермонтов не только предчувствовал свою смерть, но и видел ее заранее. Во сне. Стихотворение «Сон» могло быть создано только потомком прорицателя, исчезнувшего в царстве фей на белых оленях. У Лермонтова был дар, пронесенный через многие поколения и переданный только ему гений.
Но как сам Лермонтов принял свой гений и что он из него сделал?
После вызова на дуэль Лермонтов сказал одному из секундантов, Александру Васильчикову: «Нет, я сознаю себя настолько виновным перед Мартыновым, что чувствую, что рука моя на него не поднимется».
Зато рука самого Антикварщика не уставала поднимать новые емкости с коньяком».
Вот такие разговоры были в этой пыльной квартире. От этого можно было сойти с ума. Стихи, мертвецы, страдания раненых на полях далеких сражений. И прочее, прочее, не имеющее отношения к современности.
На какое-то время этот высокопарный стиль далеких веков увлек Свирина. Именно в этой квартире он продумывал свой имидж. Именно здесь он придумал, что будет говорить на литературном русском языке, избегая вульгаризмов и всяческого сленга.
Здесь он решил, что по возможности не будет ругаться матом.
Разговоры о славном прошлом сначала нравились Свирину своей отстраненностью, потом стали раздражать. Они не имели ничего общего с действительностью. Все эти столики, фрейлины, эльзасцы, любовные записочки и вызовы на дуэль. «Все это неправильно, – думал Свирин. – Надо держать руку на пульсе времени. Кто этого не делает, тот сам мертв!»
Все чаще он смотрел на Матвея Матвеевича как на вызывающую чувство безнадежности развалину, подтачиваемую изнутри алкоголизмом.
Но когда Антикварщик начинал говорить, он слушал как загипнотизированный, не мог не верить всему, что ему рассказывают. В этой странной квартире с ее вечно искусственным освещением и задернутыми шторами, казалось, что все возможно.
Свирин встряхнулся, как собака, вылезшая из воды, отогнал от себя воспоминания, вспомнил про свет белого дня и решил, что пора выбираться, толку от старого алкоголика все равно никакого, а бдительность его удалось временно усыпить. Так подумал Свирин и поднялся с кресла.