Алла в Стране ЧБ

Юрченко Кирилл Евгеньевич

— Которую он называл страной «ЧеБэ»?

— «Алешка рисовал необычную страну» — вот и все, что нам было известно. Ведь так? — спросил Александр Павлович, обращаясь ко всем.

Тетя Вера раздраженно кивнула:

— И этого тебе хватало, чтобы его дразнить! — она строго смотрела на завхоза.

Полицейский Григорий Остапенко, бросив короткий взгляд на Василия Ивановича, снова обратился к Алле, тоном не дремлющего сыщика:

— Значит, ты утверждаешь, что точно такая же женщина, как в том рисунке, привиделась тебе во сне перед тем, как пропал твой брат?

—

Не во сне, а в действительности. Это была ца... — Алла запнулась.

Она посмотрела на стену со старой растрескавшейся, а кое-где отвалившейся штукатуркой. Многочисленные дыры, трещины и вмятины, усиленные дрожащими и мерцающими тенями, складывались в абстрактные движущиеся рисунки, из которых можно было сложить все что угодно. Ей почудилось, что вся стена странным образом ожила и заколыхалась мерцательными движениями, как будто изнутри. Девочка тут же вспомнила о воображивительном измерении, о котором рассказывали человечки, о странном окне подвала, превратившегося в дверь в иной мир, и постаралась не думать о том, что кто-то может скрываться внутри стены, там, с другой стороны.

— Это была не просто женщина, — продолжила она после недолгой паузы, когда ей удалось подавить страх. — А царица...

Как только она произнесла это слово, по комнате пробежал ветер. Взрослым показаться могло, что с улицы. Но Алле чудилось, что сквозняк исходил от самой стены, в которую она только что всматривалась. Движение воздуха сопровождалось шорохом или — как вообразилось девочке, отчего она вздрогнула, — неразборчивым зловещим шептанием.

— ... царица Страны ЧБ, — договорила она тихо.

Огонь за неплотной дверцей печи задрожал с новой силой. От него еще быстрее пустились в пляс тени на стене. Этот неожиданный сквозняк и последовавший за ним танец безумных мерцающих линий подействовал не только на Аллу — на взрослых тоже. Теперь и они поглядывали на стену тревожно и беспокойно. Василий Иванович даже открыл дверцу печи, чтобы прогнать тени, и словно к чему-то прислушивался. Один только Александр Павлович немного скептически осмотрел каждого и громко спросил:

— Вы чего?

— Да так, почудилось, — отвечая за всех, кисло улыбнулся Григорий Остапенко.

— Ну, вы даете! Прям, как в пионерлагере у ночного костра, чесслово. Вот уж не ожидал от вас! Вроде взрослые люди, а ты, Григорий, и вовсе полицейский. Тебе ли бояться? Стыдно должно быть!

— Слушай, помолчи! — заткнула его Вера Никитична. — Уж кто бы говорил. Это ведь ты с Алешкой был в ссоре, а не мы. Тебе должно быть стыдно!

— Да, стыдно! Верите, не верите, а я очень переживал от этого, когда он пропал. Все эти годы, между прочим! И до сих пор переживаю!

— Тогда отнесись с должным уважением. Спрашивай, Алла, еще! — обратилась к девочке Голкина.

Алла осторожно взглянула на стену, огонь, тени. Она всеми силами старалась подавить разыгравшееся воображение, пока, наконец, воздух замер, и тени, ослабевшие от света открытой дверцы печи, вроде бы успокоились.

— А что-нибудь

Алеша рассказывал про испорченный телевизор? Ведь не просто так про это историю придумали.

— Телевизор-то самый обыкновенный был, — ответил Остапенко. — Я его видел, когда к ним домой приходил. Да все видели. У них семья очень гостеприимная была. Алешка часто к себе приглашал — к нему многие любили ходить. А телевизор — обычный, я же говорю. Черно-белый. «Чайка», кажется. Сейчас такие — настоящий раритет.

— А куда его потом дели? — спросила Алла.

— Телевизор? Как куда... Так там и стоял — у них дома. И сейчас, должно быть, стоит, если не выбросили на помойку.

— То есть, их дом существует?! — Алла сама удивилась, как этот вопрос до сих пор не пришел ей в голову.

— Конечно! — кивнул Остапенко.

— Если пожар не уничтожил, — невесело добавил завхоз.

— Не уничтожил, — твердо сказал Остапенко. — Их квартал не пострадал. Я знаю.

— А родители Алеши? Они никуда не уехали? — взволнованно, с надеждой, спросила девочка.

— А куда им ехать? Они в этом городе родились. Так и живут здесь. Его отцу сейчас уж... — он задумался, — лет восемьдесят должно быть! Да и матери около того. Правда, я сам давно их не видел.

— Жив он! — заверила Голкина. — И мама Алешкина жива. Я ее недавно на рынке повстречала.

— А вы могли бы отвести меня к ним? — спросила Алла.

Взрослые снова переглянулись. Общение с девочкой зашло в совсем неожиданное для них русло. Теперь они должны либо отказать ей — чего не могли по определению, хотя бы из жалости к ее «поврежденной психике», — либо согласиться. А последнее означало, что косвенно они готовы полностью принять на веру ее историю, что, опять же, подводило странный итог всему разговору.

Решение принял Василий Иванович.

— Я могу, как бы между прочим, навестить Николая Петровича и Ларису Матвеевну, — сказал он, и Алла узнала, как звали родителей пропавшего много-много лет назад мальчика. — Тем более что они, возможно, действительно нуждаются в помощи. Григорий, у тебя патрульная машина наготове? — спросил он у Остапенко.

— Да, мне еще посты объезжать, — кивнул тот.

— Тем лучше. Поехали прямо сейчас. А там, как дело пойдет.

— Прямо сейчас?! — воскликнула Алла, с надеждой глядя на доктора.

— Ну, ты даешь, старик! — завхоз Александр Павлович невесело усмехнулся и покачал головой. — Ладно, я с вами поеду. Только в дом заходить не буду. Кто знает, может быть, его отец до сих пор меня ненавидит за то, что мы тогда подрались с Алешкой. Как раз перед тем, как он пропал... Эх, ребята, если б вы знали, что я передумал за все эти годы. А ведь меня, пацана, и в милиции допытывались — что, да как, да почему, а не мог ли я спровоцировать Алешку на то, чтобы он сбежал из дому...

Алла подошла к Александру Павловичу. Сейчас он совсем не походил на школьного завхоза, каким она его знала. Пожилой и солидный человек скорее напоминал виноватого мальчишку.