Альма
Шрифт:
Из ранцев он соорудил себе укрытие от осеннего пронизывающего ночного ветра, а найденные продукты использовал для ужина. С последним его, как и многих других английских солдат, постигло разочарование. Хлеб на вкус оказался похожим на солому, но даже это было для Ашервуда лучше, чем ничего.
«Нужно признать, что трапеза не удовлетворила меня из-за запаха хлеба, подобного запаху гнилого сена, однако так как более не было ничего, удовлетворив голод, я смог заснуть, сделав себе подобие постели из сухой травы и положив под голову свою находку…», — вспоминал сержант Ашервуд.
Кроме Ашервуда, плохое качество хлеба, похожего на торф и который, по его мнению, отвергли бы даже свиньи, отмечал капеллан Келли.{927}
Как
Не брезговали они и обиранием раненых. Попавший в плен рядовой Московского пехотного полка Павел Таторский вспоминал: «Проходил мимо француз. Видит — человек ранен: сейчас вынул шелковый платочек, покрыл ему голову и за труд вытаскал у него из кармана деньги… Не прошло самую малость времени, проходит мимо солдат: поглядел на платочек, видит — шелковый, снял его и положил тряпочку».{928}
Конечно, военные сувениры не отрицались, но главными трофеями были вещи более нужные и практичные. Оказавшийся на поле Альминского сражения 28 сентября 1854 г. русский офицер обнаружил «свежие следы неприятеля: …растрепанные русские ранцы, при которых не оказалось ни одних запасных сапог, вместо же их валялись сабо, брошенные, вероятно, вследствие неприменимости этой обуви к крымской осенней грязи, для которой сапоги русского солдата были гораздо пригоднее».
О том, что мертвых русских разули, вспоминает видевший все своими глазами копиист Яковлев: «В это время я обернулся назад и увидел, что невдалеке от нас французы копали ямы и возле них лежали кучею ограбленные тела русских воинов. Бедная одежда прикрывала их смертные останки; ни на одном уже не было обуви».
Чиновник показал на откровенное мародерство сопровождавшему его французу (с чисто французской фамилией — Танский), но тот оправдал все военной необходимостью.
«…Я не мог избегнуть нескольких замечаний о жестоком обращении их с пленными и неуважении к телам убитых. Кстати, в то же время обернувшись, я заметил, как двое французов на берегу моря примеривали русские сапоги и силились отнять их один у другого. Кроме того, один из них держал в руке кожаный кошелек, очевидно, снятый с ноги какого-нибудь убитого русского солдата. Я невольно указал на этих грабителей:
— Вот, господин полковник, извольте посмотреть, как дороги им русские сапоги. Один из них даже и кошельком запасся. Разве они наследники убитых?
Танский, выслушав это, улыбнулся. «Теперь им сапоги не нужны, — сказал он. — Они могут обойтись и без них; пусть лучше поносит их живой».{929}
Деревянные сабо постигла судьба, схожая с участью британских киверов. Разница была в том, что если изобретение принца Альберта старались «забыть», то деревянные французские башмаки, сгорая в кострах, согревали солдат в прохладную сентябрьскую ночь.
Обувь русских солдат отметили как качественную и потому разували павших без угрызений совести. Солдат союзников удивляло, что несмотря на то, что подошвы николаевских сапог не имели привычной им ковки, а подшивались дратвой, она была достаточно прочной.
Подошвы русских сапок в 1850–1860 гг. действительно подшивались исключительно дратвой, и только с 1865–1866 гг. в некоторых полках стали применять для этого наряду с дратвой деревянные или металлические шпильки.{930}
Келли увидел мародерство своими глазами, когда описывал работу своего маленького отряда,
О турках все скромно молчат, но зная нравы, распространенные в их среде и до, и во время, и после Крымской войны, не стоит особенно сомневаться, что найденные ими русские раненые в короткое время пополняли списки мертвых, а содержимое их карманов перекочевывало в ранцы турецких пехотинцев. Павел Таторский отмечает мародерство французов, но больше развитое — турок.{932}
Касаемо раздевания убитых и раненых достаточно лишь прочитать воспоминания одного из французских моряков, что турецкие солдаты «…были обуты так же плохо, как и солдаты первой республики, до Итальянской кампании. Большинство носило туфли без задника и каблука, плохо державшиеся на ступне; часто на них отсутствовала подошва. У других был просто кусок недубленой кожи, прикрепленный к ступне с помощью ремней, завязывавшихся кругом ноги».{933}
Естественно, что желание приобрести себе более качественную русскую обувь было, вне конкуренции, перед порывами совести. А что касается добивания раненых, то это не мое стремление описать ситуацию с максимально трагичной интонацией и тем напугать читателя. П.О. Бобровский в своих «Воспоминаниях офицера о военных действиях на Дунае в 1853 и 1854 годах» пишет, что при Четати «…наших раненых турки добивали, снимали с них сапоги, амуницию и хорошие шинели».{934} Полковник Баумгартен в своем дневнике об этом же сражении приводит пример с капитаном Бантышем, которого «…по очищении Четати… нашли поджаренным на огне». Других раненых и доставшихся им русских офицеров и солдат турки изувечили.{935} Таковы традиции войны и именно так начиналась война, которую некоторые неисправимые романтики пытаются представить «последней войной джентльменов». Вот только у раненых русских спросить забыли…
В Крыму, кстати, турецким солдатам было безразлично, кого грабить. С одинаковым успехом они «…снимали сапоги и платье …с британских и русских убитых».{936}
Прошу не понимать меня превратно. Я ни в коей мере не хочу сказать, что турецкие солдаты самые никудышные из принимавших участие в Крымской войне. Скорее, наоборот. И это сейчас признают многие из тех, кто старается детально исследовать войну, не исключая ее «изнанки». Те же британцы, пусть сквозь зубы, но признают, что презираемые ими тогда турецкие солдаты и офицеры «делали» кампанию не хуже, а часто лучше их собственных. Даже в русской военной печати после Крымской войны можно было встретить утверждение, что, впитав в себя европейскую организацию от иностранных командиров, турецкий солдат выработался в лучшего в мире.{937}
Кстати, некоторые английские офицеры не делали тайны из того, что их собственные солдаты занимались банальным мародерством, не хуже французов и турок обирая убитых и раненых, притом и русских, и своих. По словам лейтенанта Пида, сначала солдаты 20-го пехотного полка выворачивали карманы у русских, затем они обнаружили, что денег в них нет, но зато есть почти у всех в обуви. Англичане сделали вывод, что русские получили жалование перед сражением. Одни мародеры обогатились на солидную сумму.{938}