Алмазная грань
Шрифт:
Алексей тогда не послушался и продолжал покупать осужденные отцом безделки. Посылки по-прежнему шли, но Степан Петрович о них ничего уже не писал, словно и не получал.
Непривычным было запустение в музее, и на заводе многое раздражало нового хозяина. Часто тоска сжимала сердце Алексея, когда он заходил на завод. Корнилов оставался беспомощным свидетелем медленной гибели дорогого и близкого дела, засасываемого трясиной. Сознание собственного бессилия не покидало Алексея Корнилова многие годы, прошедшие с того дня, как он во второй раз вернулся в Россию и навсегда.
Глава третья
«Ведомости
Закрывшись в кабинете, Алексей Степанович читал напечатанную в «Ведомостях» пространную статью о стеклоделии в России и торговле стеклом, в которой утверждалось:
«Одно из общественных употреблений стекла в общежитии и назначение его заключается во вставке его в оконные рамы домов. В настоящем случае оно защищает жилище человека от сурового климата; оно доставляет человеку то благодетельное количество света, которое ему необходимо как для обыденных его занятий и труда, так и для поддержания здоровья. В помещениях, недостаточно освещенных солнечными лучами, люди отличаются хилостью и дряблостью мускульной системы. В этом отношении стекло может служить так же хорошим признаком развития в народе благосостояния и здоровья, как и мыло...»
— Ты видел газету, Жорж? — спросил Алексей Степанович вошедшего сына.
— Да.
— Удивительно нелепая статья. На кого рассчитана ее прописная мораль о пользе застекленного окна?..
— На потребителя, папа, — с обычной улыбкой превосходства отозвался сын.
— Какого потребителя? Крестьянина? Но он не читает газет. Его еще не сделали грамотным.
— Мужик может не читать, а купцу с такой статьей познакомиться полезно. Не все же ему торговать в темном лабазе. Пора думать о магазине. По примеру парижских, в России должны быть просторные светлые торговые здания. Довольно варварских лабазов и лавок, где человек лишен света и благодетельного солнца!
— Никогда не подозревал, что в тебе так развито чувство человеколюбия, — иронически заметил Алексей Степанович.
— Долг каждого члена общества — заботиться о благе других, — не смущаясь иронией, отозвался Георгий.
— Мне-то зачем это говорить? — засмеялся отец. — Я не купец и в проповеди пользы солнечного света не нуждаюсь. Зеркального стекла для магазинных витрин покупать тоже не собираюсь... Закваска у тебя, Жорж, дедовская. В моего отца ты пошел. Он в выгодное предприятие мертвой хваткой впивался. Уж он-то добычи бы не выпустил. А вот я точно не корниловского рода. И правильно поступил, передав вам дела: плохой из меня хозяин.
— Напрасно, отец. Если я и Базиль иногда высказывали свое мнение, то лишь потому, что желаем успехов нашему делу.
— Расходы по напечатанию статьи наши? — вдруг неожиданно спросил Алексей Степанович.
— Какие расходы?
— Ты хочешь убедить меня, что полицейская газета проявляет такой интерес и нежную заботу о стекольном деле бескорыстно?
Георгий притворно удивился и развел руками.
Отец поморщился.
— Мы не в «Амбигю-комик». Оставь, Жорж. К чему эта игра?
— Вы слишком проницательны, папа... Не буду скрывать: расходы по напечатанию статьи мы приняли на себя, опаздывать нам нельзя.
— Скверно! Очень скверно пахнет от наших дел! Не по душе мне это.
— Душа, папа, плохой помощник в коммерческих предприятиях, — наставительным тоном заметил Георгий. — Неужели вам не ясно, что такая статья в газете совершенно
— Ты претендуешь на пост российского Кольбера? Нет, мой дорогой, меркантильные системы хороши были во времена Людовиков, а теперь даже с помощью доморощенных кольберов потребителю не навяжешь отечественного товара. Твой дед пытался бороться против этой очевидной истины, но ничего не добился.
— Неудача с запретом привоза иностранного хрусталя, однако, не смутила деда. Гарраха он победил в его же фирменном магазине. Надо действовать смело. Дадим зеркальное стекло русскому купцу; если в России нет надлежащего сбыта хрусталю — откроем ему дорогу на Восток. Я кое-что уже предпринял для укрепления связей с Персией. Надеюсь на благоприятные результаты. Брат Базиль решил ехать к персидскому шаху.
— Да ты здоров ли, мой дорогой? Что ему делать у шаха?
— Засвидетельствовать наше почтение и передать в подарок изделия завода.
— Любопытно, хотя и не ново. Твой дед тоже действовал с помощью даров... С шахом он, правда, не встречался... Какие же дары повезут наши волхвы в Персию?
— Из музея стакан кириллинский возьмем, кальяны из трехслойного стекла изготовим, у другого Кириллина ваза есть. Купим ее.
— Все, значит, решено? — нахмурившись, сказал Алексей Степанович. — Со мной советоваться, конечно, не стоит? Кириллинского стакана я вам не дам! Поспешили, мои дорогие, распоряжаться гордостью России. Пока жив — стакан останется на месте, умирать буду — завещаю императорскому музею, чтобы спасти от тех, для кого нет на свете ничего дорогого. Даже дед ваш берег эту вещь...
— Я думаю, интересы дела дороже забавной безделушки?
— А мне не интересно, как ты думаешь! — раздраженно перебил Алексей Степанович. — У тебя есть доверенность вести дела завода. Веди как знаешь, препятствий не чиню. Но музей не смей трогать! Для тебя — забавная безделушка, а для меня — святыня, слава русских мастеров.
Сын удивленно посмотрел на Алексея Степановича.
— Ах, папа, ну к чему волноваться, пусть себе стоит ваш стакан в музее. Найдем другое, что можно подарить шаху. Но поехать в Персию, рано или поздно, я полагаю, нужно.
— Делай как знаешь, — несколько остывая, сказал Алексей Степанович, брезгливо отбрасывая в сторону полицейские «Ведомости».
Алексей Степанович, беседуя с сыном, всегда чувствовал себя в чем-то виноватым. Высокий человек напоминал Алексею Корнилову его отца, Степана Петровича. Но у того не было такой холеной бородки, расчесанной на обе стороны, таких усов и гладкого пробора на лысеющем черепе. Своим щеголеватым видом, хорошими манерами, бриллиантовыми запонками и булавкой в галстуке сын производил впечатление преуспевающего западного негоцианта.