Алмазный эндшпиль
Шрифт:
Белов пожал плечами и очень просто сказал:
– У вас есть я.
На следующий день Майя с утра отпросилась с работы. Хоронили Веру. С ней, считавшей себя одинокой, пришло проститься столько людей, что бывший Верин муж то и дело удивленно осматривался, будто не верил, что все они не ошиблись похоронами. Двое ее сыновей, очень похожие на мать, держались в стороне от отца. Когда все закончилось, Майя подошла к ним.
– Мои соболезнования… – начала она, и тут горло у нее перехватило. У старшего, Саши, белобрысые волосы были собраны в хвост, как у Веры. И смотрел он на нее Вериными голубыми глазами, светлыми, как
«Это такое очевидное счастье – когда тебя любят собственные дети», – вспомнилось ей.
– Она вас очень любила, – сказала Майя, стараясь не расплакаться. – Мы с ней говорили об этом незадолго до ее смерти. Она считала себя виноватой… в том, что вы этого не чувствовали.
Лицо юноши застыло. Второй тихо вздохнул и замер, будто задержал дыхание.
– Я должна была вам сказать. Вера жалела, что не говорила вам об этом сама, не давала понять, как любит вас. Очень жалела.
– Моя девушка беременна, – вдруг сказал Саша басом. – Я звонил, хотел сказать маме! А она…
Лицо его сморщилось, и он заплакал, уткнувшись Марецкой в плечо.
– Мама была бы счастлива, – негромко сказала Майя и погладила его по гладким русым волосам.
К салону она подошла, когда часы уже показывали четыре. Издалека Майя заметила черную шляпку и красное пальто. Опять янтарная бабушка? Пригляделась, и так оно и оказалось: конечно, кто, кроме Ольховской, мог носить крошечную черную шляпку поздней весной? Даже в конце мая Анна Андреевна, старенькая божья коровка, не изменяла себе.
Майя легко взбежала по ступенькам, приветственно тронула колокольчик, прошла три шага – и остановилась. Что-то было не так, как обычно. В салоне толпились посетители, Яша в одиночестве переминался за прилавком… И тут Майя сообразила: нет Мони и Семы.
– А где Верман с Дворкиным? – тихо спросила она, подойдя к племяннику.
– В кабинете.
– Оба?!
Верман терпеть не мог оставлять магазин на одного лишь Яшу. Что должно было произойти, чтобы он бросил салон без присмотра, когда здесь столько клиентов? Вчерашняя встреча с Антоном была исключительным случаем, и Майя знала наверняка, что Антон в эту минуту находится дома.
«Что-то серьезное».
– Я помогу, – шепнула Майя взмыленному Яшке. – Только туфли переодену.
Но вот незадача: пакет с туфлями она еще утром оставила у Вермана в кабинете. Поколебавшись, Майя тихонько постучалась.
Ответили не сразу. Прошло не меньше двадцати секунд, прежде чем дверь приоткрылась и в щель показалось круглое лицо Мони.
– Марецкая? Заходи скорее.
Ее буквально втащили в комнату. Майя судорожно пыталась сообразить, что же такого страшного случилось за время ее отсутствия, но ее сбивала с толку лукавая усмешка на лице Дворкина.
Моня силком усадил ее на стул и сел рядом. Они с Семой обменялись торжествующими взглядами.
– Да скажет мне кто-нибудь, что произошло?! – не выдержала Майя.
– Чш-ш-ш! Не кричи, – Моня стал очень серьезен. – Слушай внимательно. Час назад сюда пришла Анна Андреевна Ольховская…
Глава 8
Десять дней спустя
Время для Майи теперь шло странно: быстро и скачкообразно. Прежде, оборачиваясь назад, она мысленно видела череду дней: в юности – счастливых, затем не очень, затем откровенно несчастных и, наконец, просто обычных дней, которые научилась не оценивать. Сама Майя в этих воспоминаниях представляла себя улиткой, которая ползла-ползла
А потом наступил вечер, когда она сидела за рабочим столом, уже выключив станок, и задумчиво хрустела капустным листом. За ее спиной открылась входная дверь, вошел муж, и Майя встала ему навстречу.
– Ты сегодня пораньше… – радостно начала она, но не договорила.
Муж посмотрел на нее, отшвырнул портфель в сторону и вдруг закричал:
– Господи, что ты как коза, ей-богу! Хватит уже жрать эти листья! Посмотри на себя! Ты же как жвачное животное!
Он был красный, взмыленный и так зло кричал на нее, что Майя выронила злополучную капусту, совершенно оторопев. Она – коза? Почему коза? Она же улитка… Он всегда называл ее улиткой, и посмеивался, и сам приносил ей свежий салат в горшочке. Раньше. Еще полгода назад – приносил, почти каждый день.
– Прости, – хмуро сказал муж, не глядя на нее, и присел над портфелем, собирая рассыпавшиеся бумаги. – Прости. Не знаю, что на меня нашло. На работе был тяжелый день.
Майя смотрела на него, на смешно торчащий хохол справа от макушки, который она приглаживала ему по утрам, и думала о том, что уже давно он сам старательно укладывает себе волосы. И о том, что уже полгода она сама покупает себе салат. И о том, что она до сих пор считает себя улиткой, а надо бы посмотреть правде в глаза.
– Саня, – очень мягко сказала Майя, – Саня, скажи, зачем?
Муж застыл над бумагами.
– Я даже не спрашиваю тебя, как ее зовут, – так же мягко, словно ступая по непрочному льду, продолжала Майя. – Но со мной ты так – зачем? Чем я это заслужила, Сань? Почему бы тебе честно не сказать, что у тебя другая женщина? А, Саш? Ради чего ты меня мучил все это время?
Муж поднялся.
– У тебя отец умер… – глухо сказал он. – Я не мог тебя…
– А-а… – протянула Майя, – значит, так проявлялась твоя порядочность! Бросить меня после смерти отца ты не мог, зато вполне мог срываться на мне из-за того, что я – не та, кто тебе нужен. Это укладывалось в твое понимание порядочности, да?
Муж молчал.
– Позвони ей, – посоветовала Майя. – И скажи, что скоро приедешь.
– Кому? – встрепенулся муж.
– Как кому? Галочке твоей, или Танечке, или Олечке… Кто она?
– Света… – пробормотал тот.
– Значит, Светику. Позвони, она обрадуется. Все, Саня, иди.
Она подняла с пола капустный лист и сунула в рот.
Через два месяца они развелись, и потянулись долгие, однообразные дни. Ползи, ползи, улитка, тащи свой домик. Авось куда-нибудь и выползешь.