Николай Бердяев в книге «Смысл истории» пишет о том, что для познания глубинного смысла истории нужна мифологема:
«…мифологема дает возможность постигнуть существо небесной истории, этапы Божественной жизни, эоны, или возрасты, периоды Божественной жизни. <…>
Для построения метафизики истории неизбежна основная предпосылка, что "историческое" вводит в самую вечность, что оно вкоренено в вечности. История не есть выброшенность на поверхность мирового процесса, потеря связи с корнями бытия, – она нужна самой вечности, для какой-то свершающейся в вечности драмы. <…> Это есть постоянная борьба, постоянное усилие вечных начал свершить победу вечности, свершить ее не в смысле перехода в то положение, которое не имеет никакой связи с временем, потому что это было бы отрицанием истории, а победу вечности на самой арене времени, т. е. в самом историческом процессе».
Возможно, история человечества, история развития культуры представляет собой ритмическое, «динамическое» соединение времени с вечностью, горизонтали с вертикалью. История складывается
из цепочки эпох-эонов – единиц ритма. В начале эона – порождающий его импульс. Эту точку можно назвать моментом гармонизма, моментом единства. Затем снова возникает разделение, момент перехода, пути, момент антиномизма (или дисгармонизма). Когда разделение становится окончательным, старый эон умирает и рождается новый эон. Причем мне кажется, что один из таких эонов более или менее совпал с XX веком, а также что каждый последующий эон вдвое короче предыдущего – так, что эоны образуют что-то вроде матрешки (и люди XX века первыми получили странную возможность испытать при своей жизни различные «освещения», различную «подсветку», отчего они впервые что-то такое заметили). Предыдущий же эон длился, видимо, два века (XVIII и XIX), его наступление предвидел Якоб Бёме, автор «Утренней зари», свое время ощущавший как полночь и предвещавший «наступление эпохи Лилии», – подобно тому, как в эоне XVIII и XIX веков в момент перелома дня на вечер романтикам стал мерещиться «голубой цветок» и прочее. Но это возвышенные мечты, на самом же деле никакой «эпохи Лилии» не наступило, просто Рембрандта сменил Ватто, а на место барокко пришло рококо, говоря для примера. А «позавчерашний» эон начался ранним Возрождением на рубеже XIII и XIV веков и длился четыре века. Его «зарю», в свою очередь, предвидел в конце XII века Иоахим Флорский, ожидавший примерно к тому времени век «откровения Духа», век просветленного детства. И так можно отступать и дальше: конец Римской империи (кстати, переход от перспективы к плоскости), смена бронзового века железным, образование первых городов и государств, «неолитическая революция». Тогда получится:
Это, конечно, спорно (в отличие от всего того бесспорного, с чем вы познакомились в моей книге ). Это лишь моя мифологема, лишь макет. Эту часть книжки (про сокращающиеся эоны) вы можете удалить или заклеить, я не против.
Как бы то ни было, эон мне представляется треугольником: начало эона – вершина треугольника, затем – расходящиеся стороны, а конец эона – основание треугольника (соединяющее стороны). Затем следует другой треугольник. Примерно так:
Это древнеегипетский фетиш «джед» из орнамента на стенах гробницы Джосера – символ умирающего и возрождающегося бога Осириса, который состоит из вставленных одна в другую нескольких связок тростника.
Он напоминает фонтан, мировое древо, крест. Его можно положить на бок – и получится схема истории, в которой горизонталь периодически пересекается вертикалью (вспомните слова Андрея Белого: «во времени получился крест»). Если, например, сделать площади сокращающихся каждый раз вдвое по биссектрисе треугольников-эонов одинаковыми, то получится следующая картина:
Евгений Трубецкой в книге «Смысл жизни» пишет:
«Обе эти линии, выражающие два основных направления жизненного стремления – линия плоскостная, или горизонтальная, и восходящая или вертикальная, – скрещиваются. И так как эти две линии представляют собою исчерпывающее изображение всех возможных жизненных направлений, то их скрещение – крест – есть наиболее универсальное, точное схематическое изображение жизненного пути. Во всякой жизни есть неизбежное скрещение этих двух дорог и направлений, этого стремления вверх и стремления прямо перед собой в горизонтальной плоскости. Дерево, которое всею своею жизненною силою подъемлется от земли к солнцу и в то же время стелется вдоль земли горизонтальными ветвями, представляет собой как бы наглядное символическое выражение в пространстве того же скрещения, которое совершается и в жизни духа. Крест в этом смысле есть в основе всякой жизни. Совершенно независимо от того, как мы относимся ко Христу и христианству, мы должны признать, что крестообразно самое начертание жизни и что есть космический крест, который выражает собою как бы архитектурный остов всего мирового пути».
Хотите – верьте, хотите – нет. Но иначе неинтересно.
Когда подступит смерть, как ветерС горчащим привкусом травы,Вдруг, забывая всё на свете,Ты вспомнишь кружево листвы,Увидишь: лиственные тениЖивой пронизывает свет…Спроси о смерти у растений —Они
зашелестят в ответ.
13
А то я сам-то почти еще ничего и не сказал, все цитировал да цитировал…
«Век девятнадцатый люблю я наблюдать…»
Век девятнадцатый люблю я наблюдать.Что мне в нём нравится – и сам того не знаю…Халат. Слуга Захар. Беспечности печать.Демьянова уха. Я чувства не скрываю.Любовь, свобода… но: не всё ли нам равно…Приметы, Грандисон, три карты, эполеты…Прожекты, клевету положим под сукно.Корнеты, аксельбант, кабриолеты…Две ножки, Скалозуб, найду ли уголок…Поэт, не дорожи… ну, сват, как пить мы станем…Частица бытия, побег, обитель, БогИ холод на душе, и тем сильнее раним…И осень я люблю, когда корабль готов,Но плыть нам некуда. Везде есть капля благаИ тёмный дуб, гумно, и разговор без слов,И гений красоты, перо, кинжал, бумага…
«Сухим песком проскальзывает день…»
Сухим песком проскальзывает деньИ сыплется в стеклянную воронку,Прозрачной ночи обнажая кромку,Где только ветер тянет канитель.А на рассвете листьев бьет прибойВ твой хрупкий сон, и ты боишься сглаза,Когда глядит пространство жёлтым глазомИ птичий мир хохочет над тобой.
К Гермесу
Когда впервые тронул пальчикНа лире первую струну,Как славно рассмеялся мальчикВ античную голубизну!Пою тебя, Гермес беспечный,И ловкость рук, и лёгкость ног,Младенец мудрый, мальчик вечный,Весёлый вездесущий бог!Улыбка – и цветёт олива.Улыбка – парус вдалеке.Улыбка снова – снова дивоВ его младенческой руке.Пока перебирают пальцыБогов игрушку – кадуцей,Купцы, поэты и скитальцыНад жизнью не дрожат своей.А если и случится канутьВ Аидов безвозвратный мрак,Им в смерти суждено воспрянуть,Услышав вдруг знакомый шаг.Богам и людям нужен вестник,Что сводит всех, как небосвод,Что, как рождественский кудесник,Бесстрастно счастье раздаёт.Как в латы, в наготу одетый,Из всех музеев улизнув,Он мотыльком летит над Летой,Саму неправду обманув.
«Бабочкой лети, стихотворенье…»
Бабочкой лети, стихотворенье,Над крапивой, розой, ежевикой,Каждый миг меняя направленье, —Беззаботной, лёгкой, многоликой.Я бы тоже так хотел кружитьсяНад бедой, любовью и судьбою,В сторону порхнуть и с жизнью слиться —Золотой, зелёной, голубою.
«Изобрази Россию мне…»
Изобрази Россию мне…
Михайло Ломоносов
Любовь и смерть стоят передо мною,Их лица одинаково прекрасны.Пиши, художник, кистью роковоюПортрет судьбы – императрицы страстной.Ты у любви возьми тревогу взгляда,В излучины бровей вложи разлуку,Пусть держит розу – говорят, так надо,И пусть шипы до крови ранят руку.Возьми у смерти мертвенную бледность —Пусть будет белым твой мазок последний,Возьми свободу, равенство и бедность:Все братья мы, когда она в передней.Ведь мы в России. Положив морщины,Смени, художник, розы на морозы,Пиши портрет Марии Магдалины,Спасителя не видящей сквозь слезы.