Алракцитовое сердце. Том II

Годвер Екатерина

– Раз ты говоришь так – верно, взаправду надо. Не буду отговарить. – Арина поворошила кочергой угли. – Странное дело. Столько прожили под одной крышей – а я даже не знаю, откуда вы, что оставили в прошлом. Не спрашивала. Да Петер бы и не рассказал.

– У него хорошая семья была. Дом справный, жена и дочери, сестра, бабка, – сказал Деян.

– А у тебя?

– У меня – могилы на кладбище, – он невольно усмехнулся. – И с ними-то, надо думать, ничего дурного не сделалось.

Арина взглянула с недоверием и недоумением.

– Я

дал себе однажды обещание: выживу – вернусь и наведу там порядок, подправлю, что обветшало, – объяснил он. – Знахарке, что жизнь мне спасла, хоть имя на камне выбью. Мертвых должно хоронить как подобает. Обещания должно выполнять.

– Петер как-то обмолвился, что помнит тебя совсем ребенком, – задумчиво сказала Арина. – Но из вас двоих ты почему-то кажешься старше. Не из-за седины: тут другое что-то…

Деян пожал плечами; затем нерешительно спросил:

– У тебя с братом ведь будет все хорошо? Вечность назад мне казалось, вы с ним не очень ладите.

– Наша с ним вражда крепче любой дружбы. – Она едва заметно улыбнулась. – Это началось с тех самых пор, как он впервые взял меня на руки, а я как раз тогда испачкала пеленки.

Деян против воли рассмеялся.

– Побеспокойся лучше о себе и о Петере, – добавила Арина. – Надумаете вернуться – двери моего дома всегда открыты: и для него, и для тебя, Деян. Пусть мы с тобой и ладили… не всегда хорошо. Но я помню, как ты отыскал на улице моего бедного отца, как сидел с ним и со мной; и все остальное… У тебя в последнее время нехороший вид. Береги себя, ладно?

– Спасибо тебе за все; и твоему брату; и отцу. – Деян напряженно уставился в камин; ему хотелось думать, что глаза сейчас слезятся только от жара и красно-рыжих переливов разгоревшихся углей. – Я тоже помню. И буду помнить.

– Пусть дорога будет доброй, – прошептала Арина, протягивая ему платок.

«Пусть дорога будет доброй», – сказал комендант города полковник Румнер Барвев, подписывая им увольнительные.

«Пусть дорога будет доброй», – сказал на прощание капитан Алек Броджеб.

А потом они уехали.

– X II –

Броджеб правдами и неправдами нашел им место в большом торговом караване, шедшем через множество маленьких городков; за дополнительную плату и охрану караванщики охотно брались перевозить военные грузы и пассажиров. Совместный путь с двумя десятками тяжелых фургонов, то вязнувших в грязи, то ломавшихся, был долог, труден и скучен, – но, насколько возможно, безопасен. Самым существенным происшествием за все тридцать дней пути оказались дважды подбиравшиеся к костру волки, которых солдаты из охраны оба раза легко отогнали выстрелами.

Около городка Кайрак караван направился дальше на юг, к переправе, а Деян и Петер, выкупив пару лошадей, свернули на дорогу поменьше: от Кайрака до поворота на Спокоище оставалось всего-то без малого пятьдесят верст пути.

Когда

поворот показался впереди – оба они узнали прогалину старой дороги сразу, хоть и видели ее нечасто, – уже начинало смеркаться, но еще возможно было разглядеть на земле комья лошадиного навоза и отпечатки сапог и колес, уходящие в лес по расчищенной тропе.

Петер спешился, тронул землю ладонью: следы в сумерках казались призрачными – но были, без сомнения, самыми настоящими. Они вели по большей части только в одном направлении и оставлены были много дней назад: сильных дождей давно не шло – глинозем схватился крепко.

– Что это значит? – резко спросил Петер, выпрямившись. – Ты можешь объяснить? Деян?

Не в силах выдавить из себя ни звука, Деян мотнул головой. Он вспомнил, как уходил из дома в «большой мир» по похожей цепочке следов, – и от подступившей к горлу дурноты едва не свалился с седла; пришлось обеими руками вцепиться в лошадиную гриву.

– Поехали дальше, и все увидим сами, – сказал он, когда самообладание вновь вернулось к нему. – Чем раньше узнаем – тем лучше.

Они углубились в лес; расчищенная дорога тянулась через него, как уродливый шрам, но путь все равно оставался непрост. Поблизости выли волки.

– Если твой конь поломает на корнях ноги или издохнет от усталости, мы окажемся в незавидном положении, – заметил Петер.

– Мы и так в незавидном положении, – мрачно сказал Деян. Наездником он за время жизни в Ханруме и пути к Кайраку сделался сносным, но, даже снова сменив трость на удобный костыль, ходоком мог считаться хорошим разве что среди одноногих. Осторожность требовала остановиться и развести огонь. Когда совсем стемнело, так и пришлось сделать.

Они расседлали лошадей; разбили лагерь.

– А помнишь, как мы… – немного обогревшись у костра, начал Петер – и замолчал с выражением беспомощности и отчаяния на лице.

– Я тоже помню, – мягко сказал Деян. – Не начинай.

Быть может, когда-то они – и Эльма, и Петерова Малуха с ними – жгли костер на этом самом месте. Но то пламя навсегда погасло: сколько ни вороши уголь воспоминаний – тепла и света было не вернуть.

Деян отхлебнул из купленного в Кайраке бурдюка крепкого яблочного сидра и привалился спиной к ели.

Он не заметил, как его сморил сон, и очнулся только от предостерегающего окрика Петера. Не разлепив толком глаз, схватился за ружье – но было уже поздно: костер окружили солдаты в потрепанной дарвенской форме.

К костру вышло пятеро, и еще кто-то наверняка скрывался в лесу. Верховодил отрядом молоденький сержант с обритой головой и круглым лицом, приземистый и широкоплечий, с огромными ручищами: ружье в них казалось тростинкой.

Петер выругался и выставил пустые руки на свет. Деян, тоже выпустив оружие, замер на месте: солдаты безотрывно смотрели на него, что не позволяло использовать чары – но возможность могла представиться позже.