Алракцитовое сердце
Шрифт:
Деян медленно вдохнул и выдохнул: эту догадку он отгонял от себя с самого утра - но и теперь было совсем не время для сожалений об очевидном и давно предрешенном.
– А коли так, то скоро сызнова начнется, - продолжал тем временем солдат.
– И лошади рабочие нужны нам позарез... Ну-ка, подсоби!
– он по-свойски толкнул Петера в бок.
И Петер, беззлобно пробормотав забористое ругательство, принялся помогать бергичевцам перетаскивать на землю мертвецов.
Офицер, вполне удовлетворенный такой покорностью и не ожидающий неприятностей, тоже спешился, пожелав размять ноги. Не оставив себе времени на раздумья, Деян за три шага подошел к нему
Офицер еще успел обернуться - не испуганный, но изумленный - и увидеть его; в следующее мгновение Деян рубанул его по шее.
Кровь ударила фонтаном; сабля вошла в тело под углом и застряла.
– Петер!!!
– С криком Деян выпустил саблю и, развернувшись, со всей силы ударил бросившегося на выручку к командиру солдата концом костыля под подбородок. Солдат упал, но и Деян, не удержав равновесия, рухнул рядом.
– Петер, давай!
– снова выкрикнул он, но в этом больше не было нужды: последняя схватка уже началась - и завершилась в пользу бывшего сержанта Догжона.
Петер, отделавшийся глубоким порезом на щеке, выдернул штык из груди разговорчивого солдата.
– Помоги встать, - сказал Деян. Петер подошел, поставил его на ноги и подал костыль с той же молчаливой покорностью, с которой несколько мгновений до того выполнял приказы бергичевцев.
Офицер, страшно хрипя и заливая землю кровью из разрубленного горла, умирал, заколотый Петером солдат был мертв, но его напарник еще дышал и даже начал приходить в себя. У него было простое некрасивое лицо в рытвинах, слишком большие уши и маленький нос; человек с таким лицом мог бы родиться в Орыжи или Волковке и прожить жизнь, ни разу не надев мундира; пахать землю, хлебать щи да поругивать королей с баронами.
– Закончи сам или дай мне, - сказал Деян.
– Очнись уже, Петер!
Но тот продолжал стоять, как истукан, поэтому Деян просто вырвал ружье с примкнутым штыком у него из рук. Последний раз посмотрел в лицо распростертого на земле солдата, приставил острие штыка к ямке под горлом и навалился на приклад всем весом.
– Что теперь?
– глухо спросил Петер, когда все было кончено.
Документ, служивший им какой-никакой защитой, валялся порванный в грязи: оставалась только адресованная коменданту записка. Но привычные ко всему лошади дозорных не разбежались. Деян взял офицерского жеребца под уздцы: тот и не шелохнулся. Это можно было считать большой удачей, как и то, что дорога все еще оставалась безлюдной.
– Будем гнать что есть мочи и надеяться, что доберемся до коменданта раньше, чем кто-нибудь спросит, кто мы и что здесь делаем, - сказал Деян. Он с трудом мог стоять и не чувствовал уверенности в том, что сумеет хоть час продержаться в седле - но выбора не было: раньше или позже, с телегой их наверняка остановили бы еще раз. А верхом они уже к вечеру следующего дня могли оказаться на месте.
– Ты ведь умеешь ездить верхом, Петер?
– спросил он.
– Справлюсь как-нибудь, - буркнул тот.
– Как тебе удалось... Что ты теперь такое, Деян, сожри тебя волки?
Петер смотрел настороженно, с неприязнью и страхом большими, чем читались в его глазах, когда он разговаривал с Марагаром или бергичевцами; в других обстоятельствах Деян нашел
– Это очень простое колдовство. Меня научил один человек.
– Тот самый чародей, который помер утром?
– бесцеремонно спросил Петер.
– Марагар что-то говорил о...
– Мы с тобой тоже станем мертвыми, если нас здесь увидят, - перебил Деян.
– Поехали!
Петер взглянул в его сторону еще с большим подозрением, чем прежде, но прекратил бесполезные расспросы и помог забраться в седло.
Они ехали много часов подряд, пока луна не скрылась за тучами и темнота не вынудила остановиться и дать до рассвета передышку себе и лошадям. Времени на отдых оставалось всего ничего, но Деян никак не мог забыться хотя бы полудремой; от чудовищного телесного перенапряжения ему сделалось совсем худо - но и только: сна не было ни в одном глазу. Его бил озноб, во рту с раннего утра не было ни крошки, но при одной мысли о еде желудок поднимался к горлу... Петер спал беспокойно, но крепко, как пьяный, и тихо всхрапывал во сне; от его присутствия только острее чувствовалось одиночество. Против воли Деян злился на бывшего товарища. За все время они ни словом ни перемолвились об Орыжи: Деян не знал, что сказать, а Петер и не хотел говорить; это нежелание окружало его, почти что видимое, будто облако. Он имел больше и потерял больше: жену и двух дочерей, сестру, бабку, друзей, дом и крепкое хозяйство; конечно, ему не было все равно - боль наверняка терзала и жгла его изнутри: однако он безропотно принимал ее. Как принимал приказы Марагара, бергичевцев и все остальное.
Но Деян не хотел ничего принимать: ни сожженной Орыжи, ни молчаливой покорности сержанта Петера Догжона, ни творящейся вокруг дикости, частью которой стал теперь и он сам.
Его захлестнуло тупое, безнадежное отчаяние.
Хотелось поговорить, хоть с кем-нибудь, - но Петер спал; и Петер бы ничего не понял - даже не стал бы слушать. Голем - тот понял бы и выслушал; он и сам был почти такой же - человек, разрушивший свою жизнь своими же руками, потерявший все и бесконечно одинокий, измученный сомнениями и чувством вины, преследующий химеру в попытке сохранить рассудок...
Но Голема больше не было.
С тупым удивлением и горечью Деян понял, что ему недостает чародея. Будь тот жив, он никогда не назвал бы его другом - и все же вопреки всему, что разделяло и отличало их, вопреки здравому смыслу это было так: теперь он чувствовал связь - оборванную связь - как никогда ясно. После гибели Орыжи Голем, в сущности, оставался единственным, с кем его действительно что-то связывало; что-то важное.
– Я перенял от него все худшее, - прошептал Деян.
– Смогу ли взять хоть толику хорошего?
Лес безмолвствовал; и пушки на обоих берегах молчали - перемирие все еще продолжалось. Чародей потратил остаток своей долгой и странной жизни не напрасно: он сумел устоять вопреки всему, безо всякой опоры; его воля сбылась– но Деян сомневался, что сам способен на подобное.
Он потерял родных и друзей, потерял дом. Потерял Эльму. Потерял все - даже самого себя.
Терпеть больше не было сил; он укрылся с головой и сжался на земле в комок, содрогаясь от беззвучных рыданий.